Мы снова рядом, друг против друга. Что-то в ней изменилось. Другая кофта. По-другому заколоты волосы. Да и держится по-другому.
— Почему спокойно, — говорит она неторопливо. — И вовсе не спокойно. Ну что же ты думаешь, одних чистеньких, что ли, любят? Ты своему — что, не прощаешь? Я никогда не поверю!
— Но погоди. Прощают тогда, когда думают, что это случайная ошибка. Или — когда женщина полностью зависит от мужчины — только бы остался, только бы не ушел!..
— Ну?
— Но ты разве зависела от него в такой степени?
Она смотрит на меня с сожалением:
— Вот странная! Тебе объясняешь, объясняешь. Я же любила его!
— И поэтому стерпела, когда какой-то женщине он тебя представил как сестру?
— Ну уж нет. Тут я ему, конечно, выдала! Тут уж было вранье! А я говорю: что угодно, но только не врать.
— Это была она, что ли, Светланка?
— Нет, Светланку он ко мне не приводил. Этого еще не хватало — Светланку! Светланку он и скрывал, в том-то и дело. Как будто, мол, к товарищу переехал — после нашей ссоры. А сам, значит, туда, на Ново-Песчаную. Это уж я все после узнала.
— После чего? После театра?
— Ну да… Его видели, как он билеты брал. Мои же девочки, с почты. Они там в очереди стояли… А он, значит, — по записке или еще как… Ну вот, я и пошла на спектакль. На них поглядеть…
— И устроила там скандал…
— Ну как скандал… Поговорили, в общем. Уж, ясно, не целовались…
— А потом?
— Потом… Является в полдвенадцатого. С бутылкой вина. Вроде бы с повинной. Так, мол, и так, Валюша, прости меня… Ну и все сначала… Не знаю, как ты, а я ведь зла не помню. Не скажи он в тот вечер про эти свои планы, может, я бы тут сейчас и не сидела. Представляешь, лежим… На этой, на раскладушке… Ночь… И он мне вдруг все — начистоту. И что он в этот самый, как его, в Бангладеш собирается. И, значит, перед этим с ней расписаться, со Светланкой. А то, если неженатый, могут не послать. «А зачем же ты ко мне-то пришел, дурачок? Ее-то зачем обманываешь?» А я, говорит, не обманываю. Она, мол, в курсе. «Как это — в курсе?» А она, говорит, сама меня послала — иди, мол, и помирись. А то еще напишет. Это я-то напишу, представляешь?.. Вот такая история. Это я его, значит, правду учила говорить, вот он мне и — правду! Эх ты, говорю, уж лучше б соврал что-нибудь… Стою и глажу, у самой слезы… Он, вижу, спит, бутылка, что ли, подействовала — он-то вообще непьющий. Спит. Ну и я, значит, его приговорила…
— Ну и себя, наверное?
— И себя, а что ж делать. Приняла таблетку — димедрол, легла рядом с ним, он даже и не пошевелился. Ну и все… Утром нас, значит, нашли. Соседи запах газа почуяли…
Я протягиваю ей платок. Она вытирает глаза, сидит неподвижно, глядя в сторону. На меня не смотрит. И не надо, теперь пускай не смотрит! Пишу, пишу в своем блокнотике…
— Ну? — спрашивает она вяло. — Что еще?
— Ничего, Валя.
— Пиши-пиши, — усмехается она. — Как это теперь считается — был план или нет? — Смотрит на меня с прежней усмешкой, даже, кажется, с сожалением. — Умышленно или как?
Молчу. Пишу.
Она снова оживляется:
— Но смотри, чтоб его-то там не впутывать. Не надо. Или как считаешь? Он ведь не пострадает? Ведь нет такого закона?
— К сожалению, нет, — говорю я.
Годовалый малыш вцепился руками в спинку кровати, скорчил гримасу, вот-вот расплачется…
А вот он уже на два года старше. Стоит на аллее парка, держит за руку отца, ему спокойно и хорошо.
— Здесь он вылитый ты, Леша.
— Леша? Ничего подобного. Катин овал, губы, не видите?
Мы сидим компанией в обычной комнате, человек десять-двенадцать, смотрим на портативный любительский экран. Где-то сзади трещит кинопроектор.
— Давайте Мишку спросим! Мишка, ты на кого похож — на папу или на маму?
— Да он спит.
— Спит?
— Ну да, заснул. Тише. Леша, отнеси его в кровать…
Хозяин квартиры прерывает просмотр, зажигает свет. А мать берет малыша на руки, несет в соседнюю комнату.
— Подарки в изголовье положите, — советует кто-то. — Утром проснется, вот будет радости…
— Ну что, — спрашивает хозяин, — будем дальше смотреть?
— Леша, прокрути-ка, что ты в Йемене снимал.
— Нет-нет, давайте это досмотрим. Леша, ничего не надо переставлять, включай.
