— А что у вас еще есть? — спросила Глория, косясь на сумку.
— Вот это крем для лица, чтобы мазаться, когда кожа устает.
— А можно мне помазаться чуть-чуть? — Глория подставила щечку, но Анджела мазнула ее по носу, и Глория захихикала.
— А это вот румяна, — продолжала Анджела.
— А что такое румяна?
— Краска для щек. Только я ими не пользуюсь.
— Почему?
— Потому что я им не верю.
Моя дочь солидарно фыркнула и спросила:
— Ну а зачем они вам тогда?
— Мне их подарила одна девочка, чуть-чуть помладше тебя.
— А почему подарила?
— Потому что я нашла дом для нее и ее семьи.
— Вы так работаете?
— Да.
— А у меня вот два дома!
Если Анджела и удивилась, то виду она не подала и просто сказала:
— Хорошо, наверное.
Я зачарованно следил за разворачивающейся перед глазами миниатюрной пьесой и слышал собственное дыхание, когда Анджела снова полезла в сумку.
— А это пудра. Видишь, открывается, как раковинка. — Анджела раскрыла пудреницу и объяснила: — Вот здесь зеркало, а в нижней половинке пудра. Я, правда, ею тоже очень мало пользуюсь, мне просто нравится пудреница.
Закрыв ее, она дважды постучала по блестящей крышке чистым, без лака, ногтем.
— Вот и все, больше ничего интересного.
Все «интересное» лежало на столе, как предметы в игре «Что пропало». Мне стало любопытно, есть ли в сумке что-нибудь еще, неинтересное, что могло бы рассказать о своей владелице. Но я промолчал. А Анджела, взглянув мне в глаза, сказала:
— Да, мы девчонки. И не стыдимся!
Глория хихикнула.
— Папа у нас сам как девчонка!
— Да ну? Расскажи мне!
— Он готовит, стирает и поет.
— Поет?
— На весь дом!
— Вот это да!
— А еще у него есть краски, — добавила Глория, лукаво косясь на меня и слегка понизив голос. Насчет пения — это серьезное преувеличение, но мои дети все страдали любовью к приукрашиваниям.
— Это-то я знаю, что есть краски.
— Нет-нет, он пишет картины! Там внизу есть тайная комната, он там пишет красками-эмоциями!
— Глория имела в виду эмульсии, — пояснил я. — Это у нас такая шутка. Но должен признаться, что она права. Я веду другую, секретную жизнь, жизнь великого художника. С каждым днем все секретнее.
Глория, страшно довольная собой, весело ухмыльнулась. Умница этакая. Да про краски-эмоции она лет сто назад придумала.
Анджела изобразила строгий взгляд:
— Я уверена, что твой папа замечательно рисует.
— Только готовит отвратительно, — вставил я. — И кстати, надо же печку включить! — Я сунул портфолио нашей гостье под нос и предложил: — Посмотрите пока, пожалуйста. У нас сегодня на ужин пицца и тушеная фасоль, если хотите рискнуть, оставайтесь с нами, мы будем очень рады!
— Да, останьтесь, пожалуйста, — попросила Глория.
— С большим удовольствием, — согласилась Анджела. По-моему, не только из вежливости.
Теряешь ориентацию в пространстве. Перевозбуждаешься и воображаешь, будто у тебя что-то этакое происходит на женском фронте, хотя на самом деле там все глухо. Уже гораздо позже понимаешь, что играл с огнем, вот как я в ту ночь с Присциллой, или как потом было бы с Мариной, не установи она сразу четкие границы. Теперь появилась Анджела. Познакомились мы только сегодня утром, но у меня в гостях она уже чувствует себя как дома. А я? А мне было совершенно спокойно. Удивительное дело.
— Какие они у вас прелестные, — услышал я. Глория привела Анджелу в гостиную.
— Вы про кресла или про детей?
— Про детей, конечно.
Джед с жирафом зарылись в глубоком кресле и созерцали по телевизору, как Барт Симпсон выставляет отца обезьяной.
— Джед, как дела? — окликнул я.
— Мммммм.
— Это у тебя образовательная программа?
— Мммммм.
— Будем считать, что ты сказал да. Кстати, это Анджела.
Джед заставил себя приветственно махнуть рукой.
— Привет, Джед. Не отвлекайся, я не хочу мешать.
Я пробормотал было нечто извинительное, но Анджела, кажется, развеселилась. И я обернулся к младшему.
— Ну а у тебя, Билли, как дела?
Билли на коврике развлекал своего моржа и почтенную супружескую пару неизвестного вида грызунов с их потомством. На нем была розовая балетная пачка Глории, губы он вымазал губным карандашиком Барби, веки — зелеными тенями. Изысканный макияж и великолепный наряд переполняли его самого восторгом. Просто юный танцор! Хотя трудно сказать, как изобразил бы его Дега.
