Было воскресенье. Старые англійскіе часы въ длинномъ потемнѣлаго краснаго дерева футлярѣ начали бить, какъ-бы тяжело кашляя, десять. Церковный сторожъ дернулъ за веревку, проведенную на колокольню, и на колокольнѣ зазвонили къ поздней обѣднѣ. Въ приходской церкви, на клиросѣ, тенористый дьячекъ, проглатывая слова, началъ читать часы. Богомольцевъ въ церкви совсѣмъ еще не было, но нищіе на паперти уже собирались и размѣщались въ притворѣ на своихъ обычныхъ, давно уже облюбованныхъ, мѣстахъ. Тутъ были мужчины и женщины, большею частью старики и старухи, но крѣпкіе, не хворые. Не отличались они и особенно убогимъ вретищемъ. Женщины были въ ватныхъ кацавейкахъ, иногда ситцевыхъ правда, потертыхъ, залоснившихся, иногда съ заплатами, но не выдавались своимъ рванымъ дырявымъ видомъ. У всѣхъ были головы покрыты приличными почти только сѣрыми суконными платками. Старики были въ крѣпкихъ сапогахъ. Бросалась одна особенность въ глаза: почти у всѣхъ были щеки платками подвязаны.
Подвязанная щека придаетъ очень жалкій видъ человѣку, и нищіе это знали хорошо. Почти отъ всѣхъ стариковъ пахло перегорѣлымъ виномъ.
Среди нищихъ говоръ шопотомъ, перебранка, угрозы за занятыя, якобы, не свои мѣста. Это постоянные, обычные, по нѣскольку уже лѣтъ стоящіе на этой паперти и просящее милостыню у входящихъ и выходящихъ изъ церкви богомольцевъ, очень хорошо знакомые церковнымъ сторожамъ. Нѣкоторые изъ нищихъ стариковъ даже помогаютъ сторожамъ въ кое-какихъ работахъ по церкви и около церкви: ходятъ въ длинной лентѣ сбирающихъ на украшеніе храма, на масло, на вдовъ и сиротъ, на сооруженіе чего-то и тому подобное съ кружками, звонятъ на колокольнѣ, посыпаютъ пескомъ ступени паперти и даже отворяютъ и затворяютъ церковную дверь въ зимнее время передъ входящими и выходящими богомольцами. На исполненіе этой послѣдней обязанности допускается самый «почетный» нищій, старожилъ паперти, ибо эта обязанность даетъ возможность получать въ протянутую руку наибольшую милостыню, какъ не только нищему, но и лицу, облеченному нѣкоторымъ довѣріемъ отъ низшей церковной администраціи.
При размѣщеніи нищихъ въ обычныя двѣ шеренги въ притворѣ паперти, выясняется, что среди нихъ есть что-то въ родѣ старосты, которому остальные обязались подчиняться.
Вотъ сошелъ съ колокольни въ притворъ высокій лысый жилистый старикъ съ плохо-пробритымъ подбородкомъ — николаевскій солдатъ, облеченный въ сѣрое нанковое ватное пальто, и дуетъ въ покраснѣвшіе отъ холода кулаки и бормочетъ беззубымъ ртомъ:
— А ужъ безъ рукавицъ-то куда знобко звонить на морозѣ. Просилъ, чтобы сторожа на колокольнѣ рукавицы оставляли — боятся, что украдутъ. А кому украсть? На колокольню только свои ходятъ.
Къ нему обращается маленькая старушенка въ ситцевой кацавейкѣ.
— Андронычъ, да ты-бы сказалъ Михѣвнѣ-то, что она не на свое мѣсто стала. У двери всегда Серафима Андревна становилась, а теперь она въ больницѣ, такъ нѣшто модель Михѣвнѣ ейное мѣсто занимать! Мы всѣ должны подвинуться къ церковной двери, а она пусть становится тоже на свое постоянное мѣсто.
— Правильно, правильно, — подхватываютъ другіе нищіе. — А то что за выскочка? Скажите, какая ворона среди воробьевъ выискалась! На паперти здѣшней безъ году недѣля, а сама что?
— Врешь! На Аѳанасьевъ день два года минетъ, какъ я на здѣшній паперти.
— А я шестой годъ тутотка… — выставляется впередъ худощавая старуха въ заячьей съ линючимъ верхомъ шубенкѣ. — Шестой годъ.
— Уходи, уходи! Становись въ свой ранжиръ! — машетъ рукой Михѣвнѣ Андронычъ, и та, хоть и ворча и поругиваясь, водворяется на свое обычное мѣсто въ шеренгѣ, шестой или пятой «рукой», начиная отъ церковныхъ дверей. — На пророка Наума сторожъ Наумъ Сергѣичъ именинникъ, такъ вы держите на умѣ,- объявляетъ онъ нищимъ.
— А что намъ Наумъ Сергѣичъ! Угощеніе онъ какое въ именины раздавать будетъ, что-ли? — бормочетъ сморщенная старушенка въ коричневомъ капотѣ.
— Какъ, что? Ты вновѣ, такъ и не знаешь. Каждый годъ крендель ему сообща подносимъ. Ужъ ты гривенникъ припасай. У насъ здѣсь отъ этого отбояриться нельзя.
— Слѣдуетъ, слѣдуетъ ему крендель. Конечно-же, слѣдуетъ. Нешто можно безъ кренделя! — послышалось со всѣхъ сторонъ у нищихъ. — Онъ иногда и у городового заступится: «Оставь, это наша»…
