— Кто?
— Тинко.
Жена кивнула.
— Не стоит волноваться из-за какого-то там швейцара. Он еще долго оскорблял нас. О тебе он сказал «сукин сын», а мне, представь себе, что «напрасно я кручу задницей».
— Ну, это неважно, — отмахнулся Гранач. — Какой-то швейцар не может меня обидеть. А больше он ничего не сказал?
— Сказал. Да он не говорил, а он все это выкрикивал как одержимый. Я, мол, покажу ему, этому господину Граначу!
— Так и сказал: господину?
— Так и сказал. Даже «сиятельному господину».
Гранач поднялся.
— Вот это важно.
А жена все говорила и говорила. Гранач слушал, морщил лоб, иногда переспрашивал, старался осмыслить общественное значение некоторых выражений.
— Что еще говорил Тинко?
— «Я покажу этому сиятельному господину, что такое частная собственность, покажу ему, чьи орехи, где бы там ни рос ствол! Пусть никто не осмелится совать нос в мой сад, а если кто сунет, так я прямо об его нос расколю орех». А потом он еще кричал: «Что? Как? Почему? Частная собственность? Орехи? Предмет первой необходимости — значит, коллективная собственность!» Чтобы мы приняли к сведению, что ветви протянулись в его сад, а до ствола ему никакого дела нет. Мы можем обниматься со стволом, если это нам вздумается, или повеситься на нем, ну а орехи, особенно если они падают в его сад, так это его орехи, так как частной собственности на орехи не существует. А еще он призывал в свидетели всех святых, и бога, и деву Марию и богохульничал и сквернословил.
— Ужасно, — опять вздохнул Гранач и растерянно посмотрел на жену. — Ты понимаешь, как это ужасно? Он обвиняет. Он хочет доставить нам кучу неприятностей, и наплевать ему и на бога и на людей. Черт бы его побрал, этого люмпен-пролетария! Гнилой мелкобуржуазный тип! Ах, да ты этого не понимаешь! Откуда тебе знать все!
— Да понимаю я, успокойся. Ну что может случиться, по-твоему? Донесет на нас? Пусть доносит. Убьет? Пусть убивает. В тюрьму-то его посадят, не нас. Только не дрожи!
Гранач кивнул, его возмущала политическая близорукость жены. Пусть доносит? Насчет убийства — это глупость. Жена, к сожалению, ни в чем не разбирается. Она не понимает, что к чему. Она не знает, не подозревает даже теперь, в 1954 году, что такое классовая борьба. А вокруг орехов разыгралась именно классовая борьба. Борьба двух мировоззрений! Борьба не на жизнь, а на смерть. А эта глупая гусыня ничего не понимает! Думает, что это какая-то мышиная возня. Вот глупости! Это не любовные шашни, о которых писатели пишут всякие небылицы. Любят друг друга, не любят, все-таки любят. Даже не что-то героическое. Жил-был герой, он боролся и потерпел поражение, или боролся и победил — вот и все. Или еще: боролся, потерпел поражение, а идея победила.
А вот дело с орехами — это настоящая борьба. Человек наталкивается на ореховое дерево и может сломать себе шею. Шею об орех! Вот это борьба! Настоящая борьба! Гранач, господин, товарищ, коллега… каждое слово — сигнал боевой тревоги. Тинко!.. Уже двадцать пять лет работает швейцаром. Был швейцаром при Хорти. Потом швейцаром у частного хозяина, швейцаром у нилашей[36]. В квартире у него до сих пор стоят два кресла Вейсов; их увезли в концлагерь, а кресла оказались у Тинко. Мне эти кресла хорошо знакомы, в одном из них я всегда сидел, когда мы играли в карты.
А позвольте спросить, как попал фарфоровый лебедь с синей каемкой на шкаф швейцара господина-товарища Лайоша Тинко? Позвольте вас спросить? Может быть, этот лебедь был новогодней мечтой Тинко? Может быть, он сказал как-то жене: «Пойдем, дорогая, и купим белого фарфорового лебедя с голубой каемкой, я с детства мечтал о таком лебеде из старого венского фарфора». Нет. Не-е-ет! Всему есть границы! И лебедю Тинко, и украденным креслам, даже его пижаме. Сначала лебедь из старого венского фарфора, потом кресло-качалка с чердака, на котором сорок лет сидела покойная тетя Клотильда… Тинко — швейцар трехэтажной виллы в Буде, жена его моет лестницы, собирает и выносит помойные ведра, выставляет их у калитки сада, потом пустыми относит обратно, а что делает он сам? Парит ноги в воде. И это в будни, в утренние часы. Пфуй! Гнилой мелкобуржуазный тип… Этого нельзя так оставить. Дело об орехах? Пустяки? А я докажу вам, что не пустяки. Мышиная возня? Возможно. Дело в масштабе! Если из-за этой возни разоряются целые семьи, то это уже не пустяки. Сейчас же к Рамзауеру! Как это он сказал ночью? Родина нуждается в каждом трудящемся! Правильно. Вот только эти моющие-ноги-в-будни…
