«Духи» пришли к рассвету. Обычный дозор, обычная войсковая разведка. Старый Сахиб, который не захотел уходить на восток вместе со всем кишлаком и к которому теперь пришли гости от Масуда, ничего не ждал от жизни, да и от смерти ничего не ждал. Ему все одно – что прозябание на жалких черствых лепешках, что тихий уход в райские кущи. Аллах примет, Сахиб не нарушал заповедей ни в дни мира, ни теперь – в джихад. И эти молодые нервные парни, что теперь тыкали в его грудь автоматами, ему безразличны. Чужие? Шурави? Да, есть несколько человек, ходили вечером по кишлаку, стреляли. Сколько? Кто же их знает, одному Аллаху известно.
Утро выдалось прохладным, добрым, лучи солнца, вырвавшись из-за ближнего хребта, играли тысячами бликов в горном ручье. Не отойдя толком ото сна, эти самые шурави по-кошачьи потягивались, дурачились друг перед другом, зевали.
– Пойдем, отольем, что ли? – Ахунбаев открыл один глаз, щурясь на молодое солнце.
– А тебе подержать? Сам не можешь, ослаб совсем? – Зацепин беззлобно заржал, его вяло поддержали все остальные.
– Ладно, идем к ручью, освежимся. У кого я вчера мыло видел?
– Да вот оно на камне.
– Давайте вперед, а я следом, ботинки зашнурую, – бросил Абдуразаков.
– Потом опять расшнуровывать, охота тебе.
– Э-э, стволы кто оставил?
Зацепину же с утра не только ботинки не хотелось шнуровать, но тем более таскать четырехкилограммовый автомат и магазины в подсумке.
– Да ну их на…
– Я кому сказал! Совсем тут оборзели. Мое слово – закон, сказал взять, значит, взять. – Со своим автоматом Абдуразаков не расставался никогда, но это скорее привычка, чем правило. Правил он не любил, хотя некоторые из них не только признавал, но и педантично выполнял.
– Чё ты заводишься? Вспомнил, что начальник, что ли? Гражданин начальник, разрешите сесть, разрешите встать?.. Сбегай взводному доложи, он дергается теперь.
– Закрой хлеборезку, пока не врезал.
Холодная вода, бежавшая откуда-то с ледников, быстро приводила в чувство, поднимала тонус, она не позволяла ни зевать, ни кукситься. Усевшись на крупном валуне, каких поблизости было много, Абдуразаков веселился больше всех, глядя на картинные мучения своей компании.
– Куда? Назад! Отмокай.
– Хамид, кончай!
– Ага, щас кончу, – ему стало еще веселей, – ты покритикуй, а я как раз кончу. Упор лежа принять! Всех касается!
– Вода ледяная.
– Хватит менжевать, солдат должен быть крепким и закаленным.
– Хамид, Хамид! Во, блин, ты влево смотри!
Из-за угла ближнего дувала, с трудом переставляя слабые ноги, показался высохший от времени одинокий старик. Вот он остановился, опершись двумя руками на толстую суковатую палку, служившую ему посохом, уставился равнодушным взглядом на оторопевших солдат.
– Я думал, тут никого. Мы же в трубу никого не видели, откуда он взялся?
– Во, старый козел. Смотри, какая у него борода. Точно, как у козла.
– Зема, сам ты козел. Что ему надо? Откуда он взялся?
– Откуда, откуда, из норы вылез. Щас попытаем аксакала насчет пайсы, обстановочку разведаем, вот и узнаем. Правильно я говорю, Хамид? – Зацепин на этот новый экзотический персонаж смотрел спокойно и думал по-прежнему только об одном – что из этого можно извлечь.
– Правильно, Зема, правильно, только не нравится мне все это.
– Да брось ты, встряхнем аборигена, расколется, где и что у них в этом поганом кишлаке.
– Назар, Султан! Давай ко мне, возьмите стволы на всякий случай. Бабай, ты по-таджикски шаришь, спроси, кто он такой, чё ему надо, чё из норы вылез, «духи» где?
– Эй, ты! Бача! Инджабиё. – Ахунбаев сделал два шага навстречу старику и больше не смог. Первая пуля ударила его в спину и бросила лицом на камни. Но не успел он упасть – вторая и третья пробили лопатки, ребра, легкие. Потом прошуршал долгий и медленный выдох, и все… Остолбеневший от ужаса Зацепин обернулся на хлесткий грохот выстрелов, пытаясь нелепо закрыться от них руками, но свинцовые струи достали и его, пробили несерьезную защиту и воткнулись в мягкое человеческое мясо.
Сахиб смотрел на то, как умирают чужестранцы, такими молодыми и такими глупыми, как бараны. Он не жалел их, пусть умирают, значит, так угодно Аллаху, на все его воля. В старческих глазах давно стояла печаль, слишком много вокруг смерти, завтра, а может быть, сегодня она придет и за ним. За его спиной, прикрываясь камнями и толстой чинарой, изготовились к стрельбе два таких же молодых моджахеда. В их глазах азарт охотников, они думают, что они панджшерские львы, а на самом деле – тоже бараны и умрут чуть позже.
