Скоро десять часов утра. Жара за тридцать. Асфальт на плацу плавится под солнцем. Тело покрылось липкой влагой. Форменная рубашка и китель застегнуты на все пуговицы, галстук под горло, ремень офицерской сумки с книгами и конспектами занятий сдавливает грудь, не дает коже дышать. За воротник рубашки, по вискам, по ребрам медленно, настойчиво стекают капли соленой влаги. Он привык, он на службе, прежде всего – выдержка, в этом и воля, и достоинство. Чего не можешь изменить – перетерпи, другого не дано.
– Вот черт, жара! – Это Марков, у него из-под фуражки по вискам струится пот, капельки выступили на лбу, протирай – не протирай, не помогает, а он механически, старательно тёр лицо белым носовым платком. – Представляешь, вчера термометр тридцать девять градусов днем показывал.
– Представляю, мы же вместе на полигоне песок топтали.
– Сейчас только утро, а уже пекло. Не могу привыкнуть, октябрь все-таки.
– А тебе рязанские хляби подавай.
– Дождичка бы.
– Увы, не дождешься, тут, наверное, вообще дождей не бывает.
– У меня второй платок мокрый.
– Не пей воды по утрам, легче будет. Точно говорю. Чай пей. Крепкий, горячий.
– И что, помогает?
– Терпеть легче.
– Надо попробовать. Долго нас мариновать будут?
– Это только Богу известно, а еще бронелобому.
– По-моему, бронелобому ничего неизвестно, даже смысл его собственных действий. Разве он знает, что хочет? – Марков разочарованно вздохнул.
– Идет тонкий воспитательный процесс, а ты критикуешь. – Ремизов холодно, без улыбки издевался, но от этого каким-то образом становилось легче.
– Никого я не критикую, просто с меня течет, как с барана. Твои все?
– Одного нет. И, судя по всему, не будет.
– В самоволке?
– Нет. Бойцы говорят, совсем удрал, служить надоело.
– Ну ни хрена себе, – и добавил с сарказмом: – Ты готов к «неспортивной гребле»?
– Не только готов, но уже получил по макушке, – спокойно, как о чем-то обыденном сказал Ремизов.
– Выговор?
– Угадал.
– Причем с первого раза. – Марков засмеялся и был прав, не стоит вешать нос из-за всяких отщепенцев, жизнь и так коротка. – Когда на поиски отправляешься?
– Сегодня оформлю командировку, а завтра с утра автобусом. Он местный. Сурхандарьинский.
– А я тебе даже завидую, хоть на пару дней вырвешься из этого дурдома.
– Ничего, и твоя очередь придет. Не сомневайся.
* * *
Еще утром все пятеро были живы. Вчера, как только взводный Рыбакин уснул после дежурства, взяв с собой пустые вещевые мешки, сержант Абдуразаков с приятелями отправился за добычей.
Они три дня присматривались к этому кишлаку. Богатенький, судя по всему. А еще внизу уютно, как-то по-домашнему журчал ручей, даже с расстояния в один километр чувствовалось, как от него веет прохладой. Нет, это все воображение, просто там отчаянно зеленела трава и дразнила глаза, ноздри, сухие рты. На берегу ручья, обращенные к нему высокими, глухими стенами стояли хорошие, основательные дома, оставленные своими хозяевами. Там есть, что пограбить, и в этом никто не сомневался. Между дувалов, в переулках просеменили несколько баранов, отбившихся от стада, их толстые зады были хорошо видны в бинокль. У Абдуразакова даже слюна побежала, как он явно представил вкус душистого плова. Тихо. Людей, пока наблюдали, так и не увидели: нужна большая смелость, чтобы светиться под стволами этого временного поста, кто знает, что на уме у шурави. Шлепнут и не поперхнутся, в зоне боевых действий гражданских лиц нет – только разведчики.
– Вы что, обалдели, какой кишлак? – Лицо у Рыбакина вытянулось и перестало быть круглым, брови полезли вверх. Он опешил от изумления, когда сержант предложил ему организовать небольшой вояж вниз.
– Ну, товарищ лейтенант, мы же быстро. Воды принесем, одеяла, ночью-то холодно. Дел-то на час, что тут такого?
– Сейчас врежу по твоему «умывальнику», и про воду забудешь, и одеяла не потребуются. – Никого бить он, конечно, не собирался, но пресечь поползновения требовалось, сержант это тоже понимал.
– Да мы же давно за кишлаком наблюдаем, там все тихо, и подход скрытный есть. А до крайнего дома рукой подать…
– Абдуразаков, хватит воду мутить, иди, занимайся окопами.
