– Не думал об этом. – Ремизов машинально пожал плечами.
– Наверное, побывать в чужой шкуре, на чужом месте. Я не предлагаю тебе попытаться, но… – Мамонтов искал в своем небогатом лексиконе нужные слова, потом плюнул на все. – Мне, что ли, нужен этот афганский винегрет и эта высокая честь командовать мотострелковой ротой? Вы, молодые, усмехаетесь надо мной, над моей комплекцией, а мне-то здесь каково? С сердцем проблемы, давление зашкаливает, а какая-то сучара, обойдемся без имен, воткнула меня сюда, хотя состояние моего здоровья ни для кого не секрет. Конечно, я сам виноват, подставился. И в итоге мне определили вот это место, а у тебя, Ремизов, как-то не спросили, согласен ли ты с этим.
– Я всего лишь командир взвода. – Ремизову стало неприятно выслушивать навязчивые откровения, словно ему доверили неприличную тайну и он не знал, что теперь с ней делать. – Мне приказывают – я выполняю.
– Не упрощай. Ты же офицер… – Мамонтов помялся, разговор не клеился, но вопросы уже были поставлены. – Так что давай налаживать нормальные отношения.
В небо от машины командира батальона взлетел пепельный шипящий шар сигнальной ракеты, лопнул на высоте двухсот метров, превратившись в три красные звезды. Ремизов с облегчением вздохнул: воспитательная беседа исчерпана, и ему не придется давать никаких обещаний о взаимопонимании, верности и преданности.
– Нам сигнал, товарищ капитан.
– Вижу. Ну так ты доложи, когда вернешься. – Мамонтов оглянулся, уходя, и, хитро прищурившись, как игрок, который уже сделал ставку, добавил: – Потрафи ротному.
В Карабаг-Карез входили взводными колоннами с интервалами между ними по триста-четыреста метров. Каждому взводу – свой переулок. Задача та же: искать в домах, в дувалах оружие и боеприпасы. По разведывательным сведениям, здесь очень часто бывают банды, возможно, есть и склады с их имуществом. В общем, задача, ставшая для контингента шаблонной, а молодому офицеру к тому же и любопытная.
Их ждали. В первом же доме у открытых ворот Ремизова встречал сам хозяин, мужчина лет сорока-сорока пяти со светлым приятным лицом. Он говорил приветственные слова, кланялся, приложив руку к сердцу, натянуто улыбался, и не надо было быть тонким психологом, чтобы почувствовать его нервозность. Любой будет нервничать, когда в дом войдут двадцать автоматчиков, готовые тут же открыть огонь, готовые еще бог знает на что, – здесь вообще не надо быть психологом. В них была власть. Они сами были власть, и их боялись. Это чувство надо пережить, чтобы понять, как оно пьянит, как оно разогревает кровь. И многим оно кружило головы, кружило, а потом отрывало. Напрочь… Ремизов, эмоциональный от природы, не поддавался этой обычной, такой естественной слабости. То, что давалось в руки легко, всегда настораживало – бесплатных завтраков не бывает, – и эта пришедшая в руки власть его нисколько не привлекала. Но афганец гостеприимно и подобострастно клонил голову и приглашал в дом.
За спиной хозяина по левое и правое плечо стояли два его сына. Сложив руки на животах и покорно опустив головы, они ждали слов отца или распоряжений пришельцев. За ними плотной гурьбой в цветастой одежде вместо паранджи, в ярких платках, также опустив головы, стояло много женщин. Кто-то из них из-за спины хозяина и мужа передал на расписном подносе большую румяную лепешку. Ее только что испекли, и она дышала давно забытым сладким хлебным ароматом. Их действительно встречали.
– Здравствуй, бача! – Ремизов, удивленный торжественным приемом, непроизвольно улыбнулся. – Как зовут?
– Салам алейкум, мохтарам! Здравствуй, уважаемый! Я – Насрулло, я – хозяин. Ты – командор, ты – гость. – Он собирал воедино русские и афганские слова и не разгибал спины. – Прими мой бакшиш, подарок, хлэб.
Взводный вопросительно посмотрел на лепешку и, тут же поймав этот взгляд, Насрулло отломил кусочек с краю и откусил.
– Да, хуб, хуб, хорошо.
Ремизов передал хлеб солдатам.
– Хозяин, спасибо за бакшиш, ташаку. – При этих словах афганец наконец-то выпрямился. – Мы посмотрим твой дом. Обыск, понял, да? Обыск.
– Хуб, хуб, смотри, я понял.
