Гален замялся:
– Я посмотрю, что тут можно предпринять. И ты не теряй времени даром – пытайся все устроить сам.
«Разве Гален не знает, что нам известно о предательстве курьера?» – подумал Майлз с почти нормальной четкостью. Ему удалось удержаться и только чуть слышно пробормотать эту мысль.
– Ладно. Ты обещал, что оставишь Форкосигана в живых, пока я не улечу. Без него мне не ответить на кое-какие вопросы. И вот первый, кстати. Кто такая лейтенант Боун и что она должна делать с избытком от «Триумфа»? Она не сказала, избыток чего.
Охранник ткнул Майлза в бок:
– Отвечай!
Майлз постарался мыслить и говорить четко:
– Боун – бухгалтер флота. Надо думать, она должна поместить остаток на инвестиционный счет и, как обычно, поиграть с ним. Остаток – это избыток денег. – Майлз чувствовал необходимость в этом разъяснении. И вдруг он горько рассмеялся: – Но им хватит его ненадолго, уверен.
– Этого достаточно? – спросил Гален, обращаясь к лже-Майлзу.
– Пока что – да. Я сказал Боун, что она опытный офицер и должна сама проявлять инициативу, но мне интересно, что именно я приказал ей сделать. Ладно, с этим все. Теперь следующий вопрос. Кто такая Розали Крю и почему она подала в суд на адмирала Нейсмита о возмещении убытков в размере полумиллиона федеральных кредиток?
– Кто? – разинул рот Майлз, искренне изумившись. Охранник снова ткнул его. – Что?
Майлз пытался в своем одурманенном уме перевести кредитки в барраярские марки с большей точностью, нежели просто «жуткое количество деньжищ!». На мгновение ассоциации, связанные с именем Розали Крю, оказались заблокированы, но потом исправно ожили.
– Боги, да это же бедная служащая из винного магазина! Я спас ее от верной гибели в огне. Почему она подала на меня в суд? Почему не подать на Данио, ведь это он спалил магазин… Ну конечно, у него нет денег…
– Но мне-то что с этим делать? – спросил клон.
– Ты хотел быть мной, – огрызнулся Майлз, – вот и соображай. – Но мысли все равно заработали. – Подай на нее ответный иск за ущерб здоровью. По-моему, я надорвал себе спину, когда взваливал ее на закорки. До сих пор ломит…
Тут вмешался Гален.
– Игнорируй это дело, – приказал он. – Ты выберешься отсюда раньше, чем оно получит ход.
– Ладно, – с сомнением отозвался Майлз-клон.
– И оставишь дендарийцев расхлебывать кашу? – возмутился Майлз. Он зажмурился, пытаясь соображать вопреки ужасному головокружению. – Хотя, что тебе дендарийцы. Но если ты не полный идиот, тебе должно быть до них дело! Они рискуют жизнью ради тебя… меня… А ты готов предать их, даже не поинтересовавшись, кто они, что они такое…
– Вот именно, – вздохнул клон. – Кстати, кто или что такое эта коммандер Куин? Ты выяснил или нет? Может, это его баба?
– Мы просто добрые друзья, – фальшиво пропел Майлз и не менее фальшиво рассмеялся. Он кинулся к пульту (охранники бросились навстречу, но опоздали) и, перебираясь через стол, зарычал в экран: – Не прикасайся к ней, ты, дерьмецо! Она моя, слышишь? Моя, только моя. Куин, Куин, прекрасная Куин, вечерняя звездочка, милая Куин! – распевал он во все горло, пока охранники оттаскивали его обратно. И только удары кулаков заставили Майлза замолчать.
– Я думал, он у тебя на суперпентотале, – удивился клон.
– Да. Так оно и есть.
– Не похоже!
– Мне тоже все это не нравится. У него вроде бы не должно быть искусственной реакции… А если мы с ним промахнулись, на кой нам черт сохранять ему жизнь в качестве банка данных? Чего стоит такой банк?
– Великолепная мысль! – нахмурился клон. Он оглянулся через плечо. – Мне пора. Выйду на связь вечером. Если буду жив.
И он исчез в сопровождении раздраженного гудка.
Гален снова вернулся к Майлзу со списком вопросов: о барраярском Генштабе, об императоре Грегоре, о том, чем обычно занимается Майлз в столице Барраяра – Форбарр-Султане… И бесконечные вопросы о дендарийских наемниках. Содрогаясь, Майлз отвечал, отвечал и отвечал, не в силах управиться со стремительным потоком собственной речи. Но где-то на середине допроса он вдруг припомнил некую стихотворную строчку и закончил тем, что прочитал весь сонет целиком. Пощечины Галена не могли его сбить: цепочка ассоциаций оказалась настолько сильной, что разорвать ее было невозможно. После этого Майлз уже с большим или меньшим успехом мог игнорировать допрос. Лучше всего воспроизводились произведения с четким ритмом и размером: плохие эпические поэмы, непристойные застольные песни дендарийцев – словом, все, что вспыхивало в мозгу от случайного слова или фразы допрашивающих. Память его оказалась феноменальной. Лицо Галена мрачнело.
