Выезжали из ворот автобусы с туристами и машины. Появился седой нестриженый путник в панаме и шортах, сутулящийся под рюкзаком, свалил свой груз рядом, и я спросила, не направляется ли он в монастырь. Он ответил, что там уже был, и посоветовал попытать счастья в отеле «Дворец Саладдина» в пяти километрах, куда и он пока добирался.
По пути шофер-грек заметил, что этот дворец еще дороже, чем приграничные. Над полосой моря вырос островок с крепостными стенами, а между голым берегом и шоссе выстроились кубики домов: мнимый дворец унаследовал от руин лишь экзотическое название. Попутчик вышел, мне же шофер, как человек православный, дал первый на чужой земле полезный совет: ехать в лагерь для туристов, в Нувейбу.
Синева воды угасает, сгущается, а ровная гряда гор на другом, западном берегу залива еще подернута голубой и розовой светящейся мглой. Не шелохнувшись, темнеют надо мной склоненными опахалами пальмы на фоне бледно озаренного неба. И разбросанные под ними бунгало с зонтичными камышовыми крышами, и тусклое зеркало моря, повторившее разливы закатного света — все утопает в глубоком безмолвии и светлом сумраке, все очертания становятся призрачными, нереальными.
Вода уже прохладна, и погружение в нее после жары и дороги кажется блаженством. Я тихо плыву к полосе разлитого заката, она смыкается за мной. Обернувшись, я вижу, как гаснет берег, зажигаются желтые огни в кронах пальм. На песчаную полосу один за другим выходят три верблюда с завернутыми в покрывала бедуинами, медленная процессия проплывает над водой и растворяется в тенях у дальнего костра.
Я одна в нисходящей ночи, в незнакомом, таинственном пространстве — на Синайском побережье залива Акаба… Можно мысленно повторить это, но трудно в это поверить.
Выйдя к морю на ранней заре, я вижу на песке маленькую полукруглую палатку. Вчерашний попутчик приветствует меня взмахом руки: вооружившись фотоаппаратом, он ждет восхода солнца. Он говорит, что есть другой путь в монастырь, вдвое длиннее — через Дахаб, но вдоль берега, и рисует план на сыром песке: треугольник Синая, крестиком обозначенный монастырь почти посередине его узкой части, омываемой морем, Дахаб на берегу. Я решаю отправиться через Дахаб: часы и дни, когда я вижу море, — а их по милости Божией было много, — имеют для меня особую окрашенность. Иконописцы говорят, что синева это сконцентрированный свет, и в ней есть отражение невечернего света, — наверное, они правы.
Я рассматриваю эфемерное, почти символическое укрытие моего собеседника: в длину тела и в метр высотой, с натянутой на изогнутые трубки сквозящей тканью, с такой палаткой и я могла бы путешествовать, хотя и не по Египту. Заметив мой благожелательный интерес, он засмеялся: «Мне это нравится: мой дом всегда при мне, как у улитки, и платить за него не надо. Голландия — маленькая страна, поэтому мы, голландцы, любим путешествовать…»
А мне хотелось сказать, что человек испытывает тягу к неведомым землям потому, что ему мала любая страна, и его бесконечная душа выходит в странствие по миру, и кружит в нем до тех пор, пока не найдет исхода в иное пространство. Но все это было бы трудно выразить по-английски, и я пожелала ему счастливых странствий.
Грязный прокуренный автобус с немытыми стеклами пришел в Дахаб с большим опозданием, напомнив, что Азия — не Европа. Зато, наверстывая упущенное, он мчался с запретной скоростью. Я ехала стоя, отодвинув верхнее тусклое стекло. От резкого встречного ветра слезились глаза, но Красное море обрело прежнюю чистую синеву, и я вбирала ее про запас: никогда не верится, что море можно увидеть снова.
Стемнело — влетели в узкое ущелье, надвинувшееся с обеих сторон темно-коричневым извилистым туннелем. Мелькали вдоль дороги щиты с крупными буквами: «Very dangerous curve» — очень опасный поворот, и, как наглядные пособия к тексту, валялись перевернутые машины, обгоревшие или ободранные до сквозного проржавевшего остова.
Вырвавшись из теснины, долго ехали по бескрайней песчаной долине, покрытой лишь ветровой рябью и редкими кустиками тусклой полыни. Иногда над равниной вырастали одинокие деревца с распластанной, будто срезанной кроной, и взгляд провожал их, как нечаянную радость.
