— Правила эти просты… Итак, первое. Живи ради своего дома и своей семьи, даже если эта семья — только ты и твой ребенок… Правило второе. Никогда не доказывай мужчине свою правоту. И, наконец, правило третье… Всегда переходи улицу там, где хочет мужчина…
Тут папа снова улыбнулся, наклонился ко мне и закончил шепотом, щекоча мое ухо теплым табачным дыханием:
— Но всегда веди его туда, куда хочешь ты. Это все.
Я, ответно улыбаясь, обняла папу за шею, что-то смущенно бормоча, по-собачьи понимая лишь одно — я люблю его…
Не всегда в жизни я следовала этим правилам, дура несчастная, ох далеко не всегда…
Но я что-то совсем отвлеклась.
Итак, бабуля сказала, ласково улыбнувшись:
— It seemes to me you lost a few kilos last week, Лёлечка…
— I think it"s only seemes to you, бабуля, — ответно улыбнулась я. — Скорее наоборот.
Дед привычным жестом погладил свою бородку и дополнил:
— Не нахожу, не нахожу…
Мама не сказала ничего. Она просто придвинула поближе ко мне блюдо кузнецовского фарфора, полное бутербродов с колбасой и осетриной.
Мы четверо сидели в столовой за большим овальным столом. Чуть слышно урчал электросамовар. Висящая высоко под лепным потолком хрустальная люстра разбрасывала конфетти разноцветных огоньков на накрахмаленную скатерть. За стеклами буфета мерцало столовое серебро и громоздился пирамидками наш старинный фамильный фарфор — «остатки дворянской роскоши», по всегдашнему ироничному замечанию дедули. Две революции и буйная чересполосица войн, арестов, ссылок (слава Богу, наша семья не вполне советски-стандартная — никто у нас в лагерях не сидел по счастливому стечению обстоятельств и Божьему промыслу) и часто накатывающегося внезапного обнищания весьма ощипали былое дореволюционное великолепие.
В нашей бесконечно огромной шестикомнатной квартире царила тишина и покой. Гулко пробили напольные часы в дедовом кабинете. Они били долго — семнадцать раз. И пока они так били, мы все почему-то молчали.
В столовую, шаркая тапочками, вошла Дашенька и поставила на стол вазу с фруктами.
— Спасибо, Дашенька, — поблагодарила мама.
— Больше ничего не нужно, Анна Николаевна? — спросила тихо Дашенька.
— Спасибо, милая. Вы свободны, — качнула высокой прической прямоспинная мама.
Дашеньку только звали Дашенькой. На самом деле нашей бессменной домработнице и моей бывшей няне было уже далеко за шестьдесят — гораздо больше, чем маме.
Дашенька выплыла из комнаты, высоко неся свою сухую птичью головку с гладко зачесанными седыми волосами.
Дед — худой, костлявый, в черной академической шапочке, с которой он расставался только в постели, выбрал себе кисть темного винограда. Посмотрел сквозь нее на свет. Отщипнул одну виноградину и положил в рот.
— Амброзия, — сказал он удовлетворенно, разжевав. — Нектар, право слово.
Посмотрел на меня:
— Чего тебе из женевских шопов привезти, внука? — и перешел на английский:
— I know it"s not a problem to buy anything in Питер. But, what about something for fun?
— I prefer good Japanese dictaphone, — ответила я, подумав. — Мой что-то последнее время барахлить начал.
— Может быть, батарейки сели? — спросил дед.
— Меняла недавно. Do you have a cash?
— Dont worry, dear, — засмеялся дед. — Я за эти восемь лекций столько денег получу — девать некуда будет. А еще что привезти? Для души? — спросил дед.
— Автомат «Узи», — брякнула я. — И ведро патронов.
Дед смачно захохотал, показывая два ряда белоснежных, как у юноши, зубов.
— Эт-та можно. Но заметут меня, как пить дать заметут! — еле выговорил он. — Прямо на таможне и повяжут. И весь ЮНЕСКО не выручит!
— Филипп! — укоризненно сказала бабушка. — Что за выражения? Фу!..
— Виноват!
Дед наклонился и чмокнул бабушку в тонкое запястье.
— Знаете что, дорогие мои, — сказала я. — Пойду-ка я, прилягу, пожалуй. Что-то я сегодня подустала, слишком много дел навалилось. Вы меня извините, хорошо?
— Конечно, конечно, Лёлечка, — засуетилась бабушка. — Я велю Дашеньке принести к тебе в комнату перину.
— Спасибо, бабуля. Нет причины ее беспокоить. У меня там целая куча теплейших пледов, — ответила я, по-обезьяньи переходя на дедулин академическо-книжный слэнг.
