злобно, на крике, начал он читать надпись на открытке, —
А у сердца песня!
А у песни тайна!
Тайна — это ты!..
Витька остолбенел и молчал, затравленно озираясь.
— Дай сюда! — Пашка вырвал у него пачку. — Идем, обормотина!
Гнал Витьку пинками до самого дома, приговаривая:
— У, хмырь, торгаш, спекулянт несчастный! Отец на фронте воюет, мать еле ходит, а он — глядите, люди, какой нашелся приказчик! Ну, я тебе сейчас шкуру-то сдеру!
— Я хотел, чтобы лучше! На хлебушко хотел заробить!
— Ты бы еще воровать пошел! У воров тоже и хлеб, и деньги бывают. Иди, иди давай, паразит!
Дома сдернул с Витьки штаны и давай лупить по тощей попке своим сыромятным ремешком. Мать кружила рядом, покрикивала:
— Так, так его, Павлик! Ой, это что ж, такой позор! С торгашами подпольными связался. Не дай бог, отец-то узнает!
— Не буду-у! — верещал, извиваясь, Витька. — Мамонька, не буду, Павлик, не буду-у!..
— Вот-вот! «Не буду»! Павлика-то слушайте! Он тебя плохому не научит! Работать привыкай, а не шаромыжничать!
Отодрав Витьку, Пашка сунул ему отобранные открытки и сказал:
— Иди, отдай, у кого брал. И деньги вырученные отдай, нам их не надо. Вы, скажи, как хотите, а я к вам больше не приду. Дома не велят. И еще им скажи; надо, мол, честно трудиться, а не жульничать.
Редко когда бывает так, чтобы все было плохо. Или чтобы все было хорошо. Просто — когда одного больше, когда другого. Обычно же — серединка на половинку. И холодно, конечно, и голодно бывало Пашке, и редко когда приходилось работать только свою смену, восемь часов, обычно просили остаться, да если и не просили — куда уйдешь, коли нужен? Вот и приходилось работать с утра до ночи. Домой идешь — ног под собой не чувствуешь, одна лишь думка — скорей бы добраться до кровати…
Но, с другой стороны, разве не приятно получить с фронта такое письмо:
«Дорогие товарищи! Ваш подарок был вручен лучшим комсомольцам-командирам орудий и боевым расчетам. Из ваших орудий уже уничтожено огневых точек 25, пулеметов — 8, дзотов — 12, солдат и офицеров — 140. Это только начало. Наш счет врагам будет расти».
Пашка в такие дни гомонил на весь цех:
— Пушечки вы мои, полковушечки! Родненькие! Дайте расцелую! Бейте немца-фашиста, вредоносную гадину! Он у меня за Диму еще умоется, проклятая шишига!
Грохают где-то на фронте по врагу Пашкины пушечки!
Спасибо говорят бойцы заводским пушкарям.
Когда хорошие вести — и душа поет.
— В Неапольском порту, с пр-рабоиной в бар-рту… Эй, Камбала, шевелись, дуй за коробками! Порядок-то забыл? Я научу, смотри. Бросай цигарку, больно долго раскуриваешь! «Жанет-та» поправляла та-келаж…
Идет работа.
Как-то, спеша утром на смену, Пашка заметил в толпе идущих к проходной людей знакомое лицо.
— Зойка! Зоюшка!
Вот ведь не хотел сказать «Зоюшка», а как-то само собой получилось.
— Ой, Паша! Здравствуй, Паш. Вместе теперь работаем, ага?
— Ты где?
— В механическом, на фрезерном. Я ведь теперь тоже ремесленница!
— Вот оно что…
Видно, что ремесленница: в шинелке, в форменной шапке. Только вот в столовке не приходилось встречать ее: значит, кормят в разное время. Что же Валька-то не сказал, что Зойка работает на заводе? Впрочем, Вальке теперь не до Зойки — в каждую свободную минуту бежит он к своей подружке-ленинградке. Его и Пашка-то сам редко видит в последнее время.
— Пойду я, Паш! А то опоздаю. Надо еще станок настроить, то-другое.
— Так иди… Зой, Зоя, постой маленько! Я тебя это… у фабрики-кухни после ужина буду ждать.
— Ла-адно!
Вечером стоял у фабрики-кухни, постукивал по снегу немецкими ботиночками. Они прочные-то прочные, а холод забирают так, что будь здоров! Долго на месте не простоишь.
Наконец Зойка вышла.
— Что, Паша, погуляем?
Какое тут погуляем! Ногам уже совсем невмоготу. Ой, что делать-то? И Пашка решился:
— Пойдем, Зой, к нам в гости. Нам мамка там самовар поставит, чаю попьем.
— Гармошка-то жива еще у тебя? Хоть поиграть бы маленько.
Сразу после смерти отца Зоя ушла из барака и теперь жила в училищном общежитии. И девчонки ей нравились, и работа — словом, стала Зойка настоящей заводской девчонкой.
Мать, увидав, кого привел сын, обомлела сначала: вот так Павлик! Пришел с девушкой. Сидела, открыв рот, на лавке в кухне и глядела на них.
