Ах, да, есть ещё кое-что, что меня отвлекает. В чем-то это напоминает желание Марины опробовать всю технику в навороченной кухне Девятого. Мне хочется как можно больше времени проводить с Сарой. Наверняка Генри бы этого не одобрил. Он был бы разочарован моей неспособностью расставлять приоритеты. Я всё это понимаю, но ничего не могу с собой поделать.
Как по заказу, Сара обнимает меня сзади за талию, утыкаясь лицом мне в шею. Я был так погружён в свои мысли, что даже не услышал, как она вошла в кухню.
— Доброе утро, красавчик, — говорит Сара. Я разворачиваюсь и целую её медленно и сладко.
Несмотря на моё напряжённое состояние, кажется, я начинаю привыкать вот к таким вот утрам. Утрам, в которых я просыпаюсь и целую Сару, потом у нас нормальный день вместе. И спать я ложусь, зная, что когда снова проснусь, она будет рядом.
Приблизив своё лицо к моему, Сара шепчет:
— Опять ты встал ни свет ни заря.
Невольно морщусь. Мне-то казалось, я выскользнул из кровати, чтобы поразмыслить обо всём на крыше, незаметно.
— Всё хорошо? — спрашивает Сара.
— Конечно, — отвечаю я, пытаясь отвлечь её поцелуем. — Ты здесь, разве может быть иначе?
Марина покашливает, видимо, опасаясь, что мы не остановимся на поцелуях.
Подмигнув мне, Сара отворачивается и перехватывает висящий в воздухе венчик, которым Марина взбивает яйца.
— О, и кстати, — говорит Сара, оглядываясь на меня. — Тебя искал Девятый.
— Здорово, — отвечаю я. — И чего ему надо?
Сара пожимает плечами:
— Я не спрашивала. Наверное, жаждет поделиться советами по моде. — Она задумчиво постукивает пальцем по губам, оглядывая меня с ног до головы. — И знаешь, тебе не повредит прислушаться…
— В каком смысле?
Сара лукаво мне подмигивает:
— Он потерял свою рубашку. Снова.
Со стоном выхожу из кухни на поиски Девятого. Нет, я, конечно, понимаю: пентхаус — его дом, и он может делать здесь всё, что душе угодно, если так ему удобней, но он вечно находит любой предлог, чтобы пощеголять полуголым. Не знаю, чего он этим добивается: то ли надеется, что девчонки внезапно начнут им восхищаться, то ли просто хочет позлить меня этим своим поигрыванием мускулов. А возможно, и то и другое сразу.
Вместо Девятого нахожу Шестую. Она сидит на плисовом белом диване в просторной гостиной пентхауса, поджав под себя ноги. В руках покачивается чашка кофе. После возвращения из Нью-Мексико мы с ней почти не разговаривали. Мне по-прежнему неловко находиться рядом с ней и Сарой одновременно. По-моему, Шестая чувствует то же самое, поскольку совершенно определённо избегает меня. Когда я вхожу, Шестая бросает на меня сонный взгляд. Она выглядит такой же усталой, как и я.
— Привет, — говорю я. — Ну что, как ей спалось?
Шестая качает головой.
— За всю ночь глаз не сомкнула. Вот только сейчас, под самое утро, заснула.
Ночные кошмары Эллы тоже стоит добавить к списку требующих решения проблем. Сразу после Нью-Мексико у девочки начались такие страшные кошмары, что Шестая с Мариной подрядились по очереди спать в её комнате, чтобы Элла не сходила с ума от страха.
Понизив голос, спрашиваю:
— Она не говорила, что ей снится?
— Только расплывчатые обрывки, — говорит Шестая. — Она, знаешь ли, в последнее время не особо разговорчива.
— Перед Нью-Мексико у нас с Девятым были видения, больше похожие на обычные ночные кошмары, — говорю я, обдумывая эту мысль.
— Восьмой тоже упоминал нечто подобное.
— Сперва мы думали на Сетракуса Ра, ну, что он нас так дразнит. Но видения скорее напоминали предупреждения. Во всяком случае, я так их воспринимал. Может, стоит выяснить, что означают кошмары Эллы?
— Конечно, наверняка это зашифрованные послания, — иронично отзывается Шестая. — А ты не думал, что есть более простое объяснение?
— Какое, к примеру?
Шестая закатывает глаза:
— А то, что она ещё ребёнок, Джон. Она потеряла Чепана и едва не прикончила себя следом, и, как знать, что ещё ей предстоит? Чёрт, да я вообще удивляюсь, почему нас самих по ночам не мучают эти несчастные кошмары.
— Умеешь ты утешить.
— Времена такие.
Не успеваю ничего ответить, как на диване рядом с ней материализуется Восьмой. Шестая вздрагивает, чуть не разлив кофе, и немедля награждает его суровым взглядом. Восьмой поднимает руки в знак капитуляции.
