* * *
Лаборанты суетились вокруг парящей в воздухе Кары, приспосабливая ей на голову шапочку датчиков. Кругом все двигалось, и только они двое – она сама и подопытная – казались Элви неподвижными. Как в окне циклона. По экрану бежали кривые работы мозга – экспертная система сопоставляла новые данные с наблюдавшимися ранее. Это называлось «нормированием». Как будто у них еще была какая-то норма.
– Как ты себя чувствуешь? – спросила Элви.
Идеально черные глаза Кары переключились на нее – всего на мгновение, а потом девочка усмехнулась. Элви хотелось думать, что улыбка подлинная. Возможно, так оно и было. Может быть, дельта между стимулом и ответом на стимул представлялась неаутентичной и заученной только потому, что Элви пыталась оценивать Кару как обычного человека. Как примата. «Организм не меняется», – сказал в ее памяти Фаиз. Только теперь его слова звучали предостережением.
Этот организм изменился.
Кара как будто подслушала ее мысли, взглянула без улыбки.
– Вас что-то тревожит?
– Я подумала… об изменениях когнитивной деятельности у тебя и у Ксана. Ты помнишь, как было до? – спросила Элви.
– До?
Один из лаборантов тронул выходы датчиков, и весь экран загорелся зеленым. Можно приступать.
– До изменений. До всего, – сказала Элви. «До вашей смерти», – промолчала она.
– Не знаю. Как у всех, наверное. Это было очень давно.
Элви вымученно улыбнулась, припоминая, где она была, когда Кара последний раз гуляла по лесам Лаконии. Кем она была, когда Кара еще оставалась человеком?
– Это и для меня давно, – кивнула Элви и подобралась. – Ладно, на этот раз мы попробуем сделать немножко по-другому. Нам надо уточнить поиск. Постараемся добиться ответа на конкретный вопрос: как возникли кольца-врата. Нам надо переключить БИЧ из режима лекции в режим «вопрос-ответ». Если получится.
– Из-за Сан-Эстебана?
Элви задумалась, как бы ответить «да» помягче, и не придумала.
– Да.
– Я постараюсь, – сказала Кара. – Только не знаю, как им это понравится.
– Если ощутишь неудобство или что-то пойдет не так, скажи только слово, и мы тебя вытащим. Я буду следить за уровнем стресса. Если тебе станет плохо, отменю все, даже если ты не сможешь заговорить. Хорошо?
– Я справлюсь, – сказала Кара. – Мне этого хочется.
Элви перевела взгляд на руки девочки. Такие тонкие, хрупкие.
– Мне тоже.
Спящая целеустремленно проваливается в сон, в сон, в сон, слой за слоем проплывая слои бездны. Ее уже трое, и одной еще недостает, и сон рассказывает ей о развертывании в пустоту и о свете звезд, клеток, сознаний, о мерцании, влекущем, как песни и поцелуи, потому что их поцелуи были чистым светом. Те, кто не чувствовал притяжения звезд, выпадают из сна, а остальные становятся мудрее, шире, полнее древнего океана, обживаются в вакууме, где их согревает лишь собственное медлительное тепло.
Да, спящая видит сон, как плывет в потоке, но врата? Откуда взялись врата?
Бабушки нашептывают голосами, не знавшими зубов.
«Смотри сюда, я все тебе расскажу. Смотри сюда – туда, где свет становится всем, смотри, как свет учится думать».
Да, да, да, но врата? Тьма? Как все кончилось?
Сам свет рассыпается на грани, как будто старуха манит изумленное дитя стеклянной бусиной. «Смотри, что умеет свет! Смотри, как он бывает богат. Разве не мило, разве не красиво? Разве тебе не хочется его проглотить, чтобы он проглотил тебя и расширисжался во всем цвете?»
Но врата? Врата. И то, что было в конце.
Бабушки улыбаются, улыбчиво кивают, кивающе улыбаются, и сон вздрагивает ударом по лицу. Вся полнота света преломляется, в его спектре возникают дыры. Бесконечные дыры более чем темноты между светом и более чем светом. Спящая задыхается. Реальность вскрывает ее, как рвота, как оргазм, как припадок, а бабушки держат стеклянную бусину, в которую впаяна ее голова, и голова хочет лопнуть.
Как она? Выводить?
Пока нет.
По всему сновидению устанавливается новая физика. Да-да-да, обезьяны начали с запуска камня по параболической траектории, они учились всему в порядке, чуждом сну и спящей, в порядке синевы. А свет начинался как плавание в ласке соленой воды, и первая глава была иной, и вторая добавила отличий, и его полнота – другая полнота, и ногти впиваются в трещины между ним и вечным «вне».
