Психиатрическое отделение на базе Гевиттер возглавляла майор Ахмади, специалист по травмам. Невысокая, полноватая в талии, с короткой седеющей стрижкой и очень темной кожей. Симпатичная. Похожа на одну учительницу, которую я терпеть не мог. А мне напоминает любимую жену, – перебивали друг друга голоса в голове – с последним пришло смутно запомнившееся сексуальное возбуждение.
– Ваше досье в той части, к которой у меня есть доступ, говорит, что вы очень рано осиротели.
– Да, – сказала Танака. И неловко поерзала в кресле.
Кабинет Ахмади с его темной отделкой и мягкими поверхностями должен был бы создавать ощущение безопасности, уюта, интимности. Так же выглядели все известные Танаке кабинеты других мозгоправов, только те она чаще видела на финальном этапе допросов. Когда уже сломал допрашиваемого более интенсивными техниками, а теперь пытаешься выстроить отношения, внушить, что вы друзья, и позволить им выплескиваться до донышка.
Ахмади подождала, не захочет ли она что-то добавить, и заговорила:
– Более сорока лет в активно действующих боевых соединениях. Хотя подробности в основном засекречены.
– Да, – повторила Танака.
– А недавно вас ранили в лицо, так что пришлось обратиться за пластической операцией.
Танака потрогала скрывающую половину лица повязку.
– Это тоже в досье? Или вы так обалденно наблюдательны?
Ахмади не попалась на крючок. Улыбнулась, тронула пальцами лежащий на коленях планшет – будто невзначай, будто и не думала делать заметки.
– Вся ваша жизнь – более или менее непрерывная травма.
– Благодарю за лестное замечание, но эту часть можно опустить.
– Я и не думала льстить, – возразила Ахмади. – Я держу перед вами зеркальце и предлагаю в него заглянуть. Вы с самого детства живете в режиме «бейся или беги». Все, на что обычно опираются дети, у вас отняли без предупреждения.
– Я не затем здесь, чтобы обсуждать родителей.
– Можем начать с любого момента, выбирайте сами. Все взаимосвязано.
– Вы, я вижу, уже нашли для меня подходящий гвоздик.
– Так сказать не решусь, хотя… – Она пожала плечами. – Я знаю свое дело. Большая часть вашего досье засекречена, но и то, что открыто, о многом говорит. Никаких длительных отношений. Вы ни с кем не прожили дольше года. Вы отказались от аспирантуры ради армии. Вы раз за разом отказывались от повышения, чтобы остаться в действующих частях. Вы давно бежите.
Танака заметила, что сжимает кулаки.
– От чего бегу?
– Не знаю, – ответила Ахмади. – Но за консультацией вы, насколько мне известно, обратились впервые. – Да.
– Зачем? – спросила Ахмади, внося в планшет новую запись. Писала, не прерывая взгляда в глаза, – видно, долго отрабатывала это искусство. Было несколько пугающе.
Потребность выбраться из слишком мягкого кресла взяла наконец верх – Танака встала. Ноги гудели, словно по мышцам бежал слабый ток, так что она прошлась по комнате – сделала вид, будто хочет рассмотреть висевшую на дальней стене картину. Неоимпрессионистское полотно густыми мазками изображало ночную столицу Лаконии. Живописец был учеником Имоджен Батьи или кого-то из ее школы. Создавалось впечатление, что зритель смотрит через залитое дождем стекло. Танака задумалась, сама Ахмади писала картину или, получив назначение на базу Гевиттер, заказала пересылку с Лаконии. Когда-то и я рисовала, – произнес голос в голове.
Ахмади откашлялась, напоминая, что задала вопрос и ждет ответа.
– Это ваша работа? – спросила Танака.
– Зачем вы здесь? – повторила Ахмади.
Танака обернулась к ней лицом, сосредоточилась и стала ждать, пока врач дрогнет.
Тристан сказал как-то, что, когда она в раздражении, от нее так и хлещет: «Со мной не шути». Почти все невольно отступали.
Ахмади с улыбкой опустила ладонь на планшет. У Танаки возникло смутное неприятное чувство, что ее переиграли.
