Слава потрясывался, но причиной тому служил не только холод, но и возбуждающее чувство счастья и пронзительной полноты жизни. Слава улыбался, ему хотелось громко кричать и смеяться.
— Чего ты лыбишься? Рассвет и правда не скоро. На небе светят только звёзды.
— И луна.
— Ага. Ну что, как впечатления?
— Прикольно.
— Согласна. Мне тоже очень нравится. Холодно только.
— Мне тоже.
— Ну так обними меня, бестолочь, согреемся. Только давай, не придумывай себе лишнего. Это просто временная необходимость.
Слава протянул руку и не заметил, как Лиза оказалась в его объятиях, прижалась к нему всем прекрасным тельцем, спасаясь от ветра. Он обнимал её за плечи, вдыхал аромат её волос и содрогался от взрывов фейерверков в своей голове, громыхания сердца и постыдного, сладострастного зова плоти, который так сложно было обуздать.
— Прости, что напомнила тебе о Серёже. Скучаешь по нему?
— Да, Мышонок, скучаю. А ещё презираю в глубине души и ненавижу. Не стоит так говорить, но я просто не понимаю, зачем он это сделал? Прости, что гружу тебя. Это ведь так давно было. Жизнь-то — клёвая штука!
— Мышонок, — повторила за ним Лиза своё давно забытое прозвище. — Сто лет меня так никто не называл. Это ведь он придумал?
— Ага.
— Знаешь, что я думаю?
— Ну?
— Не такая уж и клёвая штука — жизнь. Это ведь она подталкивает человека к тому, чтобы с ней распрощаться. Мне кажется, порой весь мир настраивается против тебя и тогда шаг вниз — единственный верный шаг. Согласен?
— Не знаю, может быть, — прошептал Слава, соглашаясь с ней, лишь ради продления момента быть рядом с ней. Добровольный уход из жизни навечно стал для него самым низким и предательским поступком ещё восемь лет назад.
— Ты думал когда-нибудь о шаге вниз?
— Нет, никогда. А ты?
— Бывало.
— Да ладно? Уж кому-кому, а тебе об этом думать явно не резон.
— Это ещё почему?
— У тебя всё есть. Стоит только щёлкнуть пальчиками и улыбнуться, как все перед тобой стелются. На «бэхе» вот катаешься. Тебе семнадцать, а ему сколько? Зачем тебе это всё, Мышонок? Да и чего тебе думать о смерти, когда ты такая красивая. Выделываешься? — Славу несло, он крепко сжимал её в объятиях. Когда он произнёс слово «красивая», то зашёлся краской, а последний свой вопрос шепнул ей на ухо, руководствуясь каким-то дурацким ребячеством, лишь бы не выдать свои истинные чувства.
— Пусти меня, — Лиза подалась вперёд, но Слава не отпустил, — Пусти, ну!
Она сбросила с себя его руки и обиженно прошла назад мимо него. Слава закурил. Повисла неловкая тишина.
Слава ругал себя отборнейшим матом в мыслях. «Теперь всё пропало. Поздравляю, идиот! Ты её обидел и теперь всё. Спрыгни с крыши, тупой мудак, — это единственный способ извиниться.» — думал он про себя. «Да вот ещё! Зачем она вообще начала нести всю эту чушь про суицид? Вспомнила Серёгу… Кто её просил? Зачем об этом вспоминать? Что было, то прошло!» — отвечал он сам себе.
— Ничего ты не знаешь, Славик. Напридумывал гадостей обо мне или наслушался где-то сучьих сплетен. Что, думаешь я блядь какая-то?
— Нет, Мышонок. — Слава курил и боялся обернуться.
— Сам ты Мышонок! Сдох твой Мышонок, теперь я Лиза. Что, думаешь, живу в сказке и не тужу? Да ты и представить себе не можешь, в каком говне я плаваю! Подошла к тебе сегодня, думала с другом детства пообщаюсь, в жилетку может ему поплачусь — нам, девочкам такое нужно иногда. А ты оказался такой же как все! Чего ты меня лапал, а?
— Лиз, прости! Ни о чём я таком не думал, чего ты?
В голосе Лизы уже слышались истеричные, надрывные нотки приближающегося плача. Она выплёскивала накипевшую тоску и обиду, но боялась случайно проговориться о наболевшем, но лишённом выхода в словах. Усилием воли, как она уже неоднократно это делала, Лиза взяла себя в руки, замолчала, двинулась к пакету со Славиными продуктами.
— Прощаю. Только последний раз. Пожалуйста, Славка, можно я только в тебе разочаровываться не буду?
— Можно. То есть, я тебя не разочарую. Лиз, всё в порядке у тебя? — Слава обернулся и стоял в растерянности. Лучше бы она рыдала и ругала его, оскорбляя грязными словами, чем это перевоплощение в совершенно чужую и отстранённую девицу и оборванная на полуслове речь.
