-Ты пахнешь лошадью, – говорил отец, когда брал gro на руки, и это радовало его, потому что не было ничего приятнее, чем аромат теплого лошадиного тела В женских волосах никогда он не находил такой защищенности, как в конской гриве. Никогда человеческие руки и губы не бывают так мягки и чувственны, как ноздри кобылиц. Они будили в нем эротические чувства – задолго до того, как он догадался, что существуют женщины.
Но лошади были не только чуткими товарищами. Разве существуют более сильные создания, чем они? Они тащили телеги с поклажей, которые не удалось бы сдвинуть даже сотне людей. Без коней не было бы земледелия и торговли, ни крепостей, ни городов. Кто доставил бы резчику камень или плотнику – тяжелые балки?
Но больше, чем сила их разгоряченных тел, восхищало мальчика их духовное превосходство. Благодаря коням возникло благородное сословие. Король обладает могуществом благодаря своему войску, а войско всегда будет настолько быстрым и сильным, насколько хороша его кавалерия. Все зависит от лошадей – и триумф, и поражение.
Существовало время, когда Орландо был абсолютно убежден в том, что кони попадают на небеса. Они, несомненно, обладают бессмертной душой. Они неизмеримо возвышаются над любым скотом, который мог заколоть и съесть человек. Не попадают ли на небо даже женщины? А ведь конь – в том Орландо никогда не сомневался – гораздо важнее для чести мужчины, нежели женщина.
Так Орландо сделал свой выбор в пользу лошадей, а Адриан – меча.
Они присягнули Ордену и дали обеты целомудрия, бедности и послушания. Самым главным требованием было безоговорочное послушание, даже до смерти. Чаще всего нарушалось требование целомуд-
рия. Ведь мог же стать тамплиером женатый рыцарь, если он завещает половину своего состояния ордену?
Обет бедности распространялся только на каждого тамплиера в отдельности, но не на Орден в целом, чье богатство считалось несметным. Адриан и Орландо тоже принесли отцовское наследство Ордену.
- Мы богаче чем все короли и халифы и папство, – бывало шутил Адриан, когда они хлебали из деревянных плошек пресную пшенную кашу в своих кусачих шерстяных рубахах. В день своего отъезда он съязвил: «Я считаю суровые дни, оставшиеся до Аль-Искендерун». Потому что тамплиерам было разрешено на Востоке одеваться и есть по-арабски.
Две недели длилось безветрие. Но вдруг накануне дня Святого Иоанна море очнулось. На поверхности появилась рябь. И тронутый бризом синий горизонт превратился в сверкающее серебро. Тревожно бились маленькие волны о нос корабля, постепенно увеличиваясь. Длинные волны катились к путникам, предвестники шторма. Быстро убрали все паруса, кроме маленького штормового паруса на грот-мачте. Пугающая тишина воцарилась над водой – затишье перед бурей. Как удар кулаком встретил корабль первый шквал. Волны поднимались как горы, ломаясь в пенных коронах и вздымаясь вновь – заснеженные вершины гор и грозные лавины. Море бушевало, воздух гремел. Дьявол вселился в водную стихию. Как пушинку бросало корабль. Грохочущие водопады обрушивались на доски его палубы. В кромешной тьме не было видно на расстоянии вытянутой руки. Отчаянье овладело людьми. Многие прощались с жизнью и в полной темноте забились в трюм корабля. Здесь людей рвало кровью, слышались крики о помощи, заглушаемые воем ветра.
Бесконечно долго тянулась эта ночь.
Когда наконец наступило утро и ярость бури утихла, они с ужасом обнаружили по левую руку берег. Ураган погнал их обратно. Без руля и парусов волны несли их прямо на скалы. Перед лицом неминуемой смерти многие начали громко сетовать. Жители Востока отдались в руки судьбы. Евреи и христиане, как обычно, обращались к своему Богу, посылали клятвы кнебу, обещали принести жертвы и исправиться. Молитвы слились с проклятьями.
Оба тамплиера скинули с себя одежду и привязали к спине оружие, чтобы освободить руки для плавания.
- Волчий капкан размозжит тебе затылок! – крикнул Захария.
Орландо ответил:
- Dum spiro spero! «Пока дышу, надеюсь». Потом волны накрыли обоих.
* * *
Когда Орландо очнулся, он лежал на носилках. Какие-то люди несли его. Они говорили на непонятном языке. Орландо хотел подняться, но тело не слушалось его.
