— Не имею права. Боже мой, но это же неслыханно! Ты не…
Он не позволил себе продолжить фразу, но в том, что он произнес, было столько страха и отчаяния, что Жюдит с криком устремилась в его объятия.
— Нет! Нет. Я не замужем, не обручена, не отдана никому, даже Богу. Но мне надо оставаться девушкой, хотя бы на какое-то время. Я люблю тебя, но я должна…
— Какая глупость! Но я же люблю тебя, я не хочу больше разлучаться с тобой, я хочу взять тебя в жены, завтра, сейчас же. Завтра же я попрошу позволения у короля, у моего начальника маршала де Кастри, и ты станешь моей женой.
«С горделивой радостью он увидел, что глаза девушки наполняются восхищением.
— У короля? У маршала де Кастри? Кем же ты стал?
— Офицер гвардии короля. Рота шотландцев.
Теперь я могу дать тебе имя, имя, достойное тебя.
Имя, которое вернул мне мой отец Пьер де Турнемин, скончавшийся на поле боя под Йорктауном.
Ты помнишь, что дала мне три года, чтобы заслужить его. Но когда я вернулся, тебя там не было.
Она прижалась к нему, спрятала свое мокрое лицо у него на груди.
— Расскажи мне все, — вздохнула она. — Ведь с тех пор как я покинула монастырь в Эннебоне, я ничего не знаю о тебе.
Успокоенный этим доверием, этой нежностью, он, как мог, обрисовал ей свою жизнь с того вечера, когда они расстались у портала церкви на берегу Блаве, в которой она намеревалась прожить три года в ожидании Жиля, а он отправился на поиски своего имени, славы на другой берег океана.
Он по-прежнему не мог понять, каким образом Жюдит могла очутиться здесь, в его объятиях. Ведь он прочесал в поисках ее все монастыри Бретани, Гийанны. Но его бретонская душа, воспитанная на преданиях и легендах, открытая для всего сверхъестественного и чудесного, всегда хранила непоколебимую веру во всемогущего Господа, который может все, даже самое невозможное.
Он не желал ранить вопросами эту хрупкую красоту, которую он так ждал. Время для объяснений еще придет.
Рассказ его причинил ему некоторые затруднения, ведь в его описаниях были эпизоды, о которых Жиль предпочел умолчать. Совершенно невозможно было рассказывать ей о Ситапаноки и о всех женщинах, которые так помогли ему перенести все трудности и требования молодости.
Когда же наконец настал момент затронуть драму в Тресессоне, им овладели колебания. Знала ли его возлюбленная, что он убил ее старшего брата, а младший лишь чудом избежал его безжалостного правосудия?
Как сделать, чтобы, не пробуждая в ней ужасного воспоминания о могиле в лесу, поведать ей обо всем том, что он узнал той ужасной ночью. Но тут она совершенно бессознательно облегчила его задачу, робко спросив:
— А что, господин Талюэ смог передать тебе мое письмо?
— Конечно, и я с ним никогда не расставался, как и с воспоминаниями о тебе, — ответил он, касаясь губами ее шелковистых медно-красных волос.
— Тогда ты вовсе меня не искал, полагая, что я отдана другому?
— Я только и делал, что тебя искал, и нашел наконец эту испуганную лань на берегу пруда в лесу. Но, к несчастью, я снова тебя потерял. Но нашел зато следы твоих братьев. Тюдаль обрел смерть от моей руки.
Она вздрогнула, как при нервном припадке, еще крепче прижалась к нему. В ночи он видел блеск ее потемневших глаз.
— Ты… убил Тюдаля? — прошептала она, не вполне веря.
— Я его повесил на балке его дома, и это было еще моей милостью к нему, поскольку он заслужил казни на колесе.
— А Морван?
Он ответил с бессильным жестом:
— Исчез! Его не было во Френе, когда я обнаружил там Тюдаля. Потом уже я узнал, что он сбежал. Если бы не это, его постигла бы та же участь.
Но не отчаивайся, я знаю, что рано или поздно, но я его отыщу.
Она задрожала, как осенний лист. Шепотом она спросила:
— Ты, стало быть, узнал обо всем, что со мной произошло.
— Все. Ничего больше не говори.
И чтобы быстрее подавить ужас от охвативших ее страшных страданий, он приник ко вздрагивающим девичьим губам нежным поцелуем.
— Я все знаю, но что ты делала после своего побега?
С раздражением и удивлением он почувствовал, что она напряглась и отстранилась от него, как-то вся закрылась, сжалась.
— Я мало чего могу тебе рассказать, — промолвила она с безрадостной усмешкой. — В моей жизни не было ничего героического. Я знала, что у моей матери была далекая парижская родственница, что о ее существовании не было ничего известно моим братьям. Я отправилась к ней, все ей рассказала. Она приняла меня под свое покровительство, какое-то время меня скрывала, потом нашла мне место.
