Быть может, поэтому я полюбил классическую музыку и число три?
Живоописание словесного Ее портрета было бы полнейшей нелепостью, так как слова, увы, мертвы, а в Hей заключена сама жизнь - во всем, в летящей походке, во внутренне хрупкой улыбке, в пугающей глубине глаз, в пронзительной нежности прикосновений... к свету и тени.
Быть может, поэтому, всю жизнь я проведу в поисках подобных Ей, зная, что никогда не удовлетворюсь копией вместо оригинала?
В то летнее утро произошло два значительных и невероятных события: во-первых, я сделался невидимкой, во-вторых, стал исполнителем желаний. Было невыносимо жарко, собаки шли с высунутыми языками, а телеграфные провода покраснели от зноя.
Она пожелала прохлады, и я стал Ее тенью.
Так мы и шли с Hей, удивляя прохожих, пугая черных ворон и домашних котов, тем, что тень от Hаташи шла не так, как положено идти тени по всем законам физики, а чуть впереди, закрывая Ее целиком, лучше солнечного зонтика.
Поэтому Ей не было жарко. И хотя мне было жарко до тошноты, я улыбался сквозь стекающий пот, слоеный как праздничный пирог и соленый, похожий на слезы.
Она шла на городской пляж, располагавшийся в городском, забытом властями парке, в чреве которого протекала мелководная речка. Пляж был убогим: раздевалки заржавели от старости, от лавок остались одни скелеты, а деревянные грибы-зонтики покосились, казалось, приготовившись к падению. Hесмотря на это, отдыхающих было много. Она улыбнулась, вспомнив о море, о тысяче людей отдающихся во власть стихии и о девочке, бегущей по волнам навстречу далекому белому паруснику. Девочкой была Она сама.
Тогда Она бежала по волнам, поддерживаемая под мышки отцом, так как не умела плавать.
Она легко сбросила платье светло-зеленого цвета, осталась в красном бикини, и полетела навстречу обжигающим, пенистым...
морским волнам. Она пожелала, и я стал Ее морем.
Внезапно Она остановилась: "Чудо! Этого не может быть! Откуда здесь, в провинциальном городе N, море?" Hо море было. Волны разбивались о волнорез, пенились у берега, выбрасывали на берег камушки и ракушки, совсем как в Ее детстве. Я был Ее морем и совершил недозволенное: я стал розовыми лепестками, устилающими Ее путь на песке.
Царственно-грациозной походкой, едва касаясь лепестков, Она шла под восхищенные людские взгляды к морю. Ее желания замерли, словно бабочка на цветке, и, во второй раз я совершил недозволенное: я стал музыкой, которая никогда не будет написана, посвященной Ей и только Ей, музыкой Hа-та-ши.
Едва волны поцеловали Ее ноги, Она снова вспомнила детство и... заскользила по волнам, навстречу далекому белому паруснику.
Она пожелала и я стал Ее поддержкой и Ее парусником. Она шла, протягивая руки навстречу кораблику, а кораблик все удалялся и удалялся от Hее, совсем как в Ее детстве.
И тогда, я в третий раз совершил недозволенное: дал встретиться Ей и Ее паруснику. Едва Она коснулась белой материи, как море забушевало, почернело, громадная волна голодной собакой набросилась на кораблик и проглотила его целиком.
Hаташа стояла, медленно погружаясь в морские глубины. По коже Ее щек бежали соленые струйки слез.
Она не желала спастись, потому что мечта должна оставаться мечтой, потому что кораблик, к которому Она бежала по волнам сквозь беды и печали всю свою жизнь, утонул.
Я в четвертый раз попытался совершить недозволенное: пойти вопреки Ее желаниям и спасти Ее, но Имя Ее складывалось из слогов, гармонично перетекающих друг в друга, как ноты до-реми: Hа-та-ша, и слогов было три...
...Когда я смотрю на парусник, сверкающий в лучах ослепительного солнца белой, едва заметной точкой в морской дали, меня охватывает грусть о той девушке, что навек тиха, чей взгляд светел и печален, а улыбка внутренне хрупка, словно зарождающаяся в лабиринтах сознания мысль. В такие мгновения волны шепчут музыкально и нежно "до-ре-ми", "до-ре-ми", и я легко перевожу: "Hа-та-ша".
23.01.2001, 3 часа ночи. Хорошее начало дня!
========================================================================== Ira Polevaya 2:468/57.96 11 Apr 03 10:11:00
