Френч-стрит в восемь утра едва ли приведет вас в восторг; но если вы — полицейский детектив и намерены взять интервью у нескольких пьяниц, такое намерение вполне осуществимо.
Бродяги здесь повсюду: прячутся в подъездах, спят, свернувшись калачиком на мешках из-под мусора, сидят, привалившись к мусорным бакам. Конечно, гораздо больше их проживает в роскоши ночлежек: постель, одеяло, отхожее место.
На Френч-стрит существует довольно четкий распорядок жизни.
На рассвете здесь относительно спокойно. Позднее откроются несколько магазинов. Доходы низкие, но торговцы не сдаются: предлагают аспирин, газеты, хлеб, соленья и, конечно, выпивку. Постепенно выползают пьяницы, бледные, с помятыми лицами и мутными глазами; медленным, но целеустремленным шагом они направляются к ближайшему винному магазинчику или бару. Еще позже появятся оптовые торговцы наркотиками в темных лимузинах, они медленно будут кружить по боковым улочкам, подавая сигналы мелким торговцам, которые невозмутимо сидят в своих обычных укромных местечках и всегда готовы помочь тоскующему клиенту, у которого прямо в глазах написано: «Господи! Сейчас утро, а впереди еще долгий день»! После пяти темные лимузины снова прикатят, чтобы подсчитать добычу и пополнить запасы зелья у мелких торговцев. А вечером будет совсем весело. Крикливые рекламы баров со стриптизом и секс-шопов будут сверкать, мигать, привлекая и заманивая клиентов. Сутенеры в светлых костюмах будут разъезжать на сверкающих «кадиллаках», проверять своих девочек, собирать с них дань, кое-где даже наводить дисциплину. И среди всего этого недолгого шума и веселья будут слоняться пьяницы, с остекленевшими глазами, с открытыми ртами, будут прикладываться то к одной бутылке, то к другой, шататься от одних дверей к другим, от одного благотворительного супа к другому; неоновый свет окрашивает румянцем их щеки, на которых уже давно нет румянца, вечерние тени скрывают грязь и изношенность их одежд. Время снов, благодатная тьма, обманчивый свет.
Но утро бывает так жестоко.
Страйкер припарковался за углом, на Делэни-авеню и запер дверцы машины. Они пешком дошли до конца улицы, обозревая по дороге вереницу закрытых баров и магазинов.
— Я вижу теперь, что вы имели в виду, — сказала Дэйна Марчант.
— Вам не следовало сюда приезжать, — резко сказал Страйкер.
— Конечно, не следовало бы, — парировала она. — Я могла бы остаться в отеле и сделать себе маникюр. Это было бы гораздо удобнее.
— Не раздражайтесь, не надо, — мягко заметил Тос. — Вы, конечно, хорошенькая, но не следует забывать и хороших манер.
— Не следует? — взглянула она на него.
— Конечно, — ответил Тос.
Она с минуту пристально смотрела на него, затем улыбнулась:
— Наверно, я сегодня слишком рано встала. В Вашингтоне я работаю с девяти до пяти.
Тос нерешительно посмотрел на нее, затем не выдержал и улыбнулся ей в ответ.
— Здесь так не выйдет, — Страйкер был не расположен шутить.
— Я ведь не прошу одолжений, лейтенант, — сказала Дэйна. Она взглянула ему в глаза, и улыбка ее погасла. — Только об одном — делать мою работу на вашей территории. Обещаю не плакать.
На ней были джинсы, ботинки, пара толстых свитеров под курткой, вязаная шапочка прикрывала ее рыжие волосы. И все равно она выглядела очень женственно.
— Подумать только, что Ривера уже давно добровольно здесь работает… — проговорил Тос, покачав головой. — Немудрено, что половина наших ребят считает его святым, а другая половина — чокнутым.
— А кто это Ривера? — спросила Дэйна.
— Его называют живой легендой, — пояснил Тос.
— Просто очень хороший полицейский, который работает здесь тайно, под прикрытием, — безо всякой патетики объяснил Страйкер. — Замечательно предприимчивый и стойкий человек. Сейчас он получил новое задание в этом районе, и ему разрешили поступать так, как он сочтет нужным.
— Мы можем случайно встретиться с ним, — заметил Тос.
— Да — и не узнать его, — улыбнулся Страйкер. — Когда-нибудь его и собственная мама не узнает.
— И чего вам приспичило залезать снова? — спросил Тос, неловко переминаясь с ноги на ногу. Он ненавидел этот район, ненавидел все, чем он был на самом деле и чем притворялся. Его собственный отец закончил здесь свой жизненный путь, и воспоминания о том, как надо было разыскивать отца, приводить его в чувство и тащить домой, были наиболее ужасными из воспоминаний о днях его юности. Когда отец умер, на его похоронах было больше вздохов облегчения, чем сожаления. Но Тос никогда не рассказывал об этом. Даже Страйкер этого не знал.
