— Сержант Гэлович, — гордо отрекомендовался он. — Поскольку ты назначен в этот взвод, то попадаешь под мое начало. Следовательно, ты теперь один из моих солдат. Я хочу тебе кое-что объяснить. — Он остановился, оперся своими узловатыми руками о спинку кровати и, втянув отвисшую губу, уставился на Прю.
Прю повернулся к Чоуту, чтобы показать ему свое изумление, но индеец лежал на койке, свесив ноги с одной стороны и положив голову на одеяло оливкового цвета, сложенное вчетверо на подушке. Всем своим видом он показывал, что не имеет к происходящему никакого отношения.
— Не смотри на него, — сказал Гэлович повелительно. — С тобой говорю я, а не он. Он всего-навсего капрал. Взводом здесь командует сержант Уилсон, и, если я упущу что-нибудь из того, что ты должен делать, он тебе скажет об этом. Встав утром, первое, что ты должен сделать, — это заправить койку. И чтобы но было ни одной морщинки! А второе одеяло должно лежать на подушке. Я проверяю каждую койку во взводе и с тех, которые плохо заправлены, срываю одеяло и заставляю все сделать заново. Я не потерплю в своем взводе лодырей, понятно? Это отделение обязано каждый день убирать веранду в комнате отдыха. После того как ты уберешь под своей койкой… ты должен взять швабру и помочь тем, кто убирает веранду.
Никто в этом взводе не освобождается от хозяйственных работ или учений, если я не считаю, что у него слишком много других обязанностей. — Маленькие красные глазки вызывающе уставились на Прю, словно надеялись, что тот с чем-нибудь не согласится, и это даст возможность ему, старине Айку, доказать свою верность Холмсу, Уилсону, роте и делу, которое можно назвать отличным несенном службы.
— И не думай, — продолжал Айк, — что если ты боксер, то можешь бить любого, кто тебе не понравится. Самый легкий путь попасть за решетку — это задевать других. А сейчас будет сигнал па работу, и через пять минут ты должен быть в строю, — закончил Айк, едва взглянув на Прю и переводя затем осуждающий взгляд на Чоута, растянувшегося на постели. После этого он тяжелыми шагами направился к своей койке.
После того как он ушел, Чоут тяжело поднялся с койки.
— Теперь ты можешь представить, как он проводит строевые занятия, — заметил он.
— Да, — согласился Прю, — могу. А что, и все остальные в роте такие же?
— Нет, — важно ответил Чоут. — Может быть, и такие же, но совсем в другом духе. — Он медленно и очень тщательно свернул себе новую самокрутку.
— Мне кажется, он узнал, что ты не собираешься выступать на ринге за команду Холмса, — медленно проговорил Чоут.
— Как он мог это узнать? Так быстро.
Чоут пожал плечами.
— Трудно сказать, — вяло проговорил он. — Но, думаю, он знает. Если бы он не знал, он преподнес бы тебе все на серебряной тарелке.
Прю рассмеялся, но на круглом безмятежном лице Чоута не было и тени улыбки. Он, казалось, был даже удивлен, что Прю нашел во всем этом повод для смеха, и это еще больше рассмешило Прю.
— Ну что ж, — сказал он великану, — теперь мне все ясно. У тебя есть для меня еще какие-нибудь инструкции, прежде чем я приму присягу?
— Совсем немного, — важно промолвил Чоут. — Никаких бутылок в шкафчиках. Старик не любит, чтобы его солдаты пили, и проверяет шкафчики каждую субботу, так что если я не уберу бутылки, он заметит их обязательно и отберет.
Прю усмехнулся.
— Может, мне лучше взять записную книжку и записать это?
— А также, — медленно продолжал Чоут, — никаких женщин и казарме после девяти часов. Если они не белые. Всех других, желтых, черных и коричневых, я обязан отводить в канцелярию, там Холмс дает мне расписку и отправляет их к командиру полка.
Он важно посмотрел на Прю, в то время как тот делал вид, что записывает указания на манжетах.
— Что еще? — спросил он.
— Это все, — ответил Чоут.
При упоминании о темнокожих женщинах Прю с улыбкой вспомнил о своей хижине в Халеиве. Уже в третий раз сегодня он подумал о ней, но, странно, на этот раз без всякой боли. Он подумал о ней, и на мгновение ему показалось, что на каждом углу стоят женщины, которые ждут его и готовы любить, хотя на самом деле он знал, что это не так. Тепло верной, невозмутимой дружбы Чоута заполнило ту пустоту, которую он ощущал в себе.
