— Мейлах… — сказала она вдруг и задумалась. — Он слишком рано умер, Мейлах.
Хаим-Мойше резко повернулся и посмотрел на нее так, будто только сейчас заметил.
— Да, — повторил он за ней, — слишком рано умер, Мейлах…
С большим интересом он проверил ящик стола, где лежала кипа бумаг и огромный, толстый кошелек. Наверно, в нем завещание Мейлаха, не иначе. Но, открыв кошелек, Хаим-Мойше обнаружил в нем лишь кусочек китового уса от дамского корсета и длинное письмо на русском языке, написанное девичьим почерком. Письмо начиналось словами: «Дьявол изобретателен и умен… Может, более несчастен, чем умен».
Ясно: какая-то девушка отломила от корсета кусочек китового уса и послала Мейлаху в подарок. Однако очень странно было, что долговязый, стеснительный Мейлах хранил этот кусочек в кошельке. Хаим-Мойше показал Ханке письмо и спросил:
— Это, случайно, не почерк Этл Кадис?
Почему Ханка вдруг так покраснела? Она ответила, что нет, у Этл почерк совсем другой.
И тут же отвернулась, чтобы он не мог заглянуть ей в глаза.
Когда Хаим-Мойше провожал ее домой, она никак не могла справиться с волнением. Внимательно смотрела под ноги и молчала. Но вдруг спросила:
— Вы знаете Хаву Пойзнер?
Хаим-Мойше удивился:
— Хаву Пойзнер? — Уловил что-то в ее лице и добавил: — Видел пару раз.
Ему стало любопытно, и он задал вопрос, который давно хотел задать:
— Что она за человек?
— Что за человек?
Ханка, все так же глядя под ноги, ответила, что трудно сказать. Вообще-то она, Ханка, была бы не против, если бы Хаим-Мойше поближе познакомился с Хавой Пойзнер и сам разобрался, что она за человек. Тут, в Ракитном, можно сказать, она как зеркало: всем нравится. Даже Мейлах что-то в ней нашел, всегда улыбался, когда она проходила мимо аптеки и ему кланялась. Говорил, интересная она, очень интересная. Как-то раз Этл ему рассказала, что в детстве, когда они с Хавой учились в городской школе, Хава опрокинула ей на тетрадь чернильницу, чтобы учитель двойку поставил. Но Мейлах только улыбнулся. Он нашел, что история с чернильницей — это тоже интересно. Часто сидел с Хавой на крыльце магазина — она любила сидеть там вечерами, когда отцовский магазин уже был закрыт. Но они никогда не оставались там вдвоем, вокруг Хавы всегда вились еще два-три парня, а она над ними смеялась. Она говорила, что еврейский парень никогда не придет к девушке один, они только по двое, по трое ходят. А когда покупают новые калоши — говорила — они туда бумажные стельки вкладывают, чтобы было сухо. Хава часто уезжала в окружной город на неделю-другую, и тогда уж, проходя по рыночной площади, на крыльце закрытого магазина никого не увидишь. Но однажды Хава надолго уехала в Крым, и Мейлах каждый вечер наведывался на почту. Ханка как-то раз встретила его на том конце города, возле почты; он шел с непокрытой головой и внимательно читал только что полученное письмо.
— Мейлах, — спросила тогда Ханка, — а где ваша шляпа?
Мейлах вспыхнул, заулыбался.
— Ах да, — говорит, — я, наверно, ее на почте забыл.
— Вот оно что…
Но тут Хаим-Мойше прервал рассказ Ханки:
— Почему вы решили, что это было письмо от Хавы Пойзнер?
— От Хавы Пойзнер?
Ханка опять покраснела.
— Погодите-ка, разве я так сказала?..
Хаим-Мойше воспользовался ее замешательством и быстро спросил:
— Ну а что Мейлах принял перед смертью? Неизвестно?
На этом, собственно, разговор и закончился. Ханка побледнела и замолкла, и Хаим-Мойше почувствовал себя виноватым, будто бы только что сильно ее обидел.
По дороге в лес он незаметно для себя начал думать о Мейлахе, машинально повел с ним мысленную беседу: «Он, Хаим-Мойше, и Мейлах — по сути дела один человек; он, Хаим-Мойше, — суровый одиночка, никому ничего не хочет прощать и требует от жизни слишком многого, он должен в конце концов преодолеть в себе мягкого, улыбчивого Мейлаха, который все прощает, принимает и благословляет. Тем не менее это факт: именно после смерти Мейлах приобрел больший вес — Мейлах со своей стеснительной, доброй улыбкой…»
Вдруг молнией сверкнула мысль, и тут же мозг затуманило, словно алкоголем, и все, о чем он думал, показалось необыкновенно важным:
