Билли и Анни.
Анни читает в поезде.
Билли подходит к соседнему свободному месту. Говорит с шотландским акцентом. В руках у него саквояж. Диалог идет с усилением, через микрофон.
Билли. Простите, это место не занято?
Анни. Нет.
Билли. Не возражаете?
Анни. У нас свободная страна.
Билли садится.
Билли. Вы так считаете?
Анни. Что?
Билли. Что страна свободная.
Анни не отвечает.
Далеко едете?
Анни. В Лондон.
Билли. Значит, до конца.
Анни привстает, собираясь пересесть.
Читайте, читайте, мешать не буду.
Анни. Спасибо. (Пересаживается.)
Билли. Меня зовут Билл.
Анни молчит.
А можно задать вам один вопрос?
Анни. Мэри.
Билли. Мэри, можно задать вам один вопрос?
Анни. Один.
Билли. Когда мы прибываем в Лондон?
Анни. Если не опоздаем – в половине второго.
Билли. Мэри, вы мне напомнили Муссолини. Знаете, как про него говорили: «Пускай он фашист, но…»
Анни. Нет… не то… это старый текст.
Билли (чуть слышно выругавшись). Прости, Роджер…
Голос Роджера. Ладно, вырежем.
Анни. Откуда, Роджер? Сначала?
Голос Роджера. Погодите минутку.
Свет меняется. Видно, что выгородка стоит на телестудии. Анни встает, отходит. Билли следом. Они что-то говорят друг другу – коротко. Затем Анни садится на место, а он остается – растерянный, отторженный. Видно, что обоим тяжело. Мгновение спустя свет гаснет.
Генри один, слушает «Арию на струне соль» Баха.
Генри и Анни.
Из спальни появляется Анни, она одета, собирается уходить, торопится.
Генри (увидев ее, настойчиво). Послушай…
Анни. Некогда, опаздываю.
Генри. Это важно, прошу тебя.
Анни. Ну что такое?
Генри. Послушай.
Она понимает, что он имеет в виду музыку. Прислушивается.
Чье это?
Анни (довольно). Тебе нравится?
Генри. Очень.
Анни. Это Бах. Поздравляю.
Генри. Мошенник!
Анни. Что-о?!
Генри. Он украл эту мелодию.
Анни. Кто, Бах?
Генри. Да, у «Прокьюл Хэрем», просто нотка в нотку сдул. Только хуже! И украсть толком не мог… Погоди, сейчас оригинал поставлю. (Направляется к проигрывателю.)
Анни довольна им, но ей надо идти. Подходит к Генри.
Анни. Счастливо поработать.
Бегло целует его, но Генри длит поцелуй. Говорит он, однако, по-прежнему несколько отрешенно.
Генри. Тебе тоже.
Анни. Сегодня последний день съемок. Может, заедешь?
Генри пожимает плечами.
Ладно, как хочешь.
Генри. Кто я такой… Соавтор-призрак…
Звонит телефон.
Анни. Если с телевидения – скажи, что я уже ушла.
Генри (в трубку). Она уже ушла… Э-э… (Обращаясь к Анни.) Твой приятель.
Анни в нерешительности.
Ладно, все, тебя нет.
Анни берет трубку.
Анни (в трубку). Билли? Да. Что? Да, конечно. Опоздаю немного. Ну пока… Хорошо. (Вешает трубку.) Я люблю тебя. Понимаешь?
Генри. Не вполне.
Анни. Считаешь, что я веду себя некрасиво?
Генри. Нет. Наверно, я сам виноват – был слишком занят собой, оставил дверь открытой…
Анни. Вот меня и вынесло за порог как пушинку. Но я вернусь.
Генри. Ради меня? Не надо. Насильно я тебя возвращать не стану. Я так не могу и не хочу. Как-то глупо: стоит мне расстроиться, ты говоришь, что вернешься… Что ж, постараюсь больше не расстраиваться. И не бить на жалость. Это скучно, противно. Не играть же роль Макса, твоего бывшего. Помнишь? «Мне худо – люби меня…» Безвкусица. Следовательно? Буду гордым рогоносцем, это трудно, но возможно. Привыкну к мысли, что мы современная пара. Не будем врать, лицемерить – мы же выше этого. «Монополия хороша в колониальной политике, а не в любви…».
Анни. Прошу тебя, перестань.
Пауза.
Генри. Вся беда в том, что я не могу никакой частью души отделиться от тебя, стать независимым. Я и пишу-то только, чтоб быть достойным тебя и зарабатывать на жизнь с тобой. Жить как хочется. Не тебе, а мне – но именно с тобой. Без тебя мне ничего не нужно. Жрал бы консервы, ходил в грязных рубашках… А так – носки каждый день меняю, деньги зарабатываю, превращаю невнятный бред во внятный – пускай Броуди тоже писателем считается. Правда, из тюрьмы его пока никто не выпускает. Может, судьи почуяли подделку – что-то неподлинное, как в любви блудницы. Meretrix…
