— Слушаемся, господин директор! — отвечает старший, записывая что-то в блокнот.
Он наклоняется к Старику:
— Вы не против, если в полицейском участке мы ему…
И голос переходит в шёпот. Старик пожимает плечами.
— Мой друг, — говорит он, — действуйте по вдохновению. Всё, что вы сделаете, будет на пользу. Назовите своё имя, чтобы я мог замолвить о вас слово в высших кругах.
Мотоциклист краснеет во всех местах; даже его униформа из чёрной кожи принимает рыжий оттенок.
— Вэнсан Триметркуб, господин директор!
— Запишите, дорогой Сан-Антонио, — говорит мне Старик. — Когда встречаешь элитных полицейских, не следует о них забывать.
И он поворачивается к Пино.
— Дорогие мои, — говорит он, — раз уж Провидение послало меня к вам, попытайтесь отыскать свои чемоданы и садитесь в мою машину.
Всё ещё не оправившись от волнения, бедная парочка кое-как извлекает мятые чемоданы и идёт за нами. Берю также идёт за нами, прихрамывая. Одна рука на шее Берты, другая на месье Феликса. Напевает марш матрасников, ибо он набрался винишка. Мари-Мари идёт впереди, играя в классики с колпаком от колеса.
— Надо же такому случиться! — причитает Пино. — Надо же! Новый фургон! Все наши сбережения! Наш капитал! Наше пристанище, можно сказать. Где мы теперь будем проводить свои последние дни?
— Да полноте, полноте, — теряет терпение Дир. — У этих водителей солидные страховки, и я добьюсь для вас полного возмещения.
— Но, — лепечет Древность, вне себя, — но…
— Что такое, Пино?
— Водитель… Он тут ни при чём! Я сам во всём виноват, господин Директор. Представьте, когда я его обгонял, перед моей машиной вдруг выскочила Мари-Мари, она хотела нас остановить. Я затормозил, чтобы не сбить её, и грузовик врезался в меня, он ничего не мог сделать! Ни-че-го, господин директор! Этот бедняга…
Папа выпускает ртом звук раздражения.
— Умоляю вас, Пино! — говорит он сквозь зубы. — Не валите вину на невинную девочку, чтобы снять весь груз ответственности с шоферюги! Мы все, здесь присутствующие, будем свидетелями этого нелепого происшествия. Вы здесь ни при чём, и точка!
— Тебе же говорят, что это не твоя вина, — шепчет елейным голосом преподобная мадам Пино.
Почти уверившись, Тщедушный идёт на сделку с совестью…
— Ну что ж, раз уж вы были свидетелями…
Старик улыбается своим мыслям.
— Я не сказал, что мы были свидетелями, я сказал, что мы ими будем!
Но Пино слишком расстроен, чтобы оценить прелесть этого нюанса.
— Во всяком случае, — бросает он своей половине, — наш отпуск теперь уже закончился!
Старик берёт его за руку.
— Нет, дорогой Пино, — говорит он, — наоборот, он только начинается!
В духоте мягкой обивки небольшого салона в стиле гостиничного Людовика Пятнадцатого мы держим совет перед завтрашним отплытием.
Присутствуют: Старик, Сам, Берю, Пинюш и господин Феликс, чья глубокая культура и рассудительность произвели на нашего Биг Чифа неизгладимое впечатление. С другой стороны, педагогические способности человека-хобота как нельзя лучше подходят для того, чтобы оказать содействие коллективу сыщиков, которые отныне должны стать глазами и ушами. Нужно, в самом деле, знать все тонкости детской психологии, чтобы быть хорошим полицейским, ибо если мужчины — взрослые дети, то преступники — это трудные взрослые дети.
Я сделал им изумительно краткое резюме всех несчастий, постигших компанию «Паксиф». Поведал о каждом таинственном исчезновении со всеми подробностями, которые мне известны, о пропавших и об обстоятельствах их пропажи.
Наступает молчание, отягощённое думами. Эти господа осмысливают мои откровения, словно любители кроссвордов, ломающие голову над каким-то слишком трудным словом.
Но Почтенный не любит простоев в работе. Он исходит из принципа, что думать должен начальник, тогда как подчинённые должны действовать.
— Друзья мои, — говорит он, — я вас слушаю.
Берю прочищает слизистую в руку, свернутую трубочкой, вытирает её о штанину своих фланелевых брюк и, имитируя ртом звук, который невоспитанные люди делают анусом, роняет проникновенным голосом:
— Ну, блин!
При всей лаконичности фраза не лишена выразительности и к тому же хорошо выражает общее настроение. Но она не удовлетворяет Старика, и он роняет с презрением:
