гетману булаву и знамя. В совещании участвовали, как неизбежное, хоть и не
созпаваемое панами, зло, их руководители, ксендзы. Совсем не следовало бы им брать
с собой ксендзов сюда, в ту среду, которая опустошила все костелы, от Кобрина до
Переяслава. Эти представители католической полыцизйы напоминали козакам (а в
козаках были и попы *) творца Брестской унии, Скаргу, и отступников народной церкви
Терлецкого, Потея, Рогозу, Рутского, Кунцевича.
Члены коммиссарской рады рассуждали о Хмельницком, как дети, или, что все
равпо, иезуитские питомцы, остающиеся до конца в детском возрасте, и решили: отдать
ему знаки гетманского достоинства прежде всего (ante omnia), „чтобы смягчить его
людскостыо и королевскою милостью14.
Этот многозначительный акт Хмельницкий указал совершить на майдане перед
своим двором, вблизи которого квартировали (как написано в дневнике Мясковского)
послы московский u венгерский. Несли перед коммиесарами булаву киевский ловчий
пан Кршетовекий (это значит Русин Кротовский, происходивший от Крота), а знамя—
киевский скарбник пан Кульчинский (опять какое-нибудь июлодизованное имя). Их
торжественное шествие 'возвещали гетманские трубы и бубны.
Хмельницкий ждал королевских коммиссаров, стоя в кругу своих полковников и
другой старшины, в альтембасовом (золото парчовом) красном собольем кобеняке, под
бунчуком.
Кисель хотел произнести речь, которую сеймовые папы, без сомнения, назвали бы
oratio disertissima; по едва начал восхвалять короля, великого монарха, как стоявший
возле гетмана Джеджелий, или Джеджала, закричал: „Король — яко король, але вы,
королята, князи, броите много, и набрбили. И ты, Киселю, кисть од костей наших,
одщепйвсь есй и накладаеш з Ляхйми*’-
*) Например, в статейном списке Уиковского говорится:
Запорож
ское Войско стоит под Баром, в Константинове и в -Гоще, под начальством Нечая,
полковника брацлавского,Ш?шгм попа да винницкого Гактереиикаа.
856
.
Свое малорусское происхождение Мяско-Мясковский засвидетельствовал тем, что в
дневнике коммиссии писал козацкия речипомалорусски не как иноплемешшк-
Гетман (продолжает он) стал говорить Джеджале: „Угамуйсь, не роби колоту® или
что-нибудь в этом роде (wzi№и go hamowaж hetman); но он, пьяный уже, хотя было еще
рано (pijany gorzaиka, choж rano byиo) хотел еще ораторствовать, потрясши булавою;
однаколи, вида, что никто его пе поддерживает, удалился из круга. Вероятно, нашлись у
гетмана такие, которые увели его домой, уговаривая, как водится в подобных случаях:
„Коли двое кажуть иъяный, дак лягай спати®.
После такой интермедии, глава королевской коммиссии, с надлежащей
торжественностью, отдал Хмельницкому „королевские листы® п „коммиссарскиии
кредеис (верящую грамоту), которые были тотчас прочтены, потом отдал украшенную
бирюзой булаву (buиawк turkusow№), а племянник его — красное знамя с белим орлом
и с надписью Iohancs Casiinirus Ilex Роиониас.
То и другое принял Хмельницкий без особенного удовольствия (z jak№ tak№
chкci№). Нам вспоминаются при этом слова самовидца в подобном случае: „подарок
опого в смех принял, яко тот человек, который и своего много имеетъ*1. Булава Николя
Потоцкого и булава Доминика Заславского затмевали в глазах Козацкого Батька
туркусовую булаву нищего короля и ценностью, и значением своим. Он поблагодарил
„козацкп®, как выразился дневник Мясковского, и пригласил коммиссаров к себе (do
swojej gospody).
Перед обедом Кисель нроизиес к нему речь в изысканных выражениях (gиadkicini i
wybornerni sиowy): говорил о великих сегодняшних подарках, указал ему на амнистию
прошлых дел и преступлений его, потом па свободу стародавней греческой религии, на
увеличение реестрового войска, на восстановление старинных прав и свобод
запорожских, и наконец — что казалось ему всего важнее—что регимент вверен ему, а
не кому-либо другому.
В ином положении дел все это было бы и величаво, и внушутельно. Но Кисель
изображал в своем лице побежденного короля с его Шляхетским Народом, готовым, по
мнению победителя, превратиться в Жидов. Поэтому Козацкому Батьку должно было
показаться и смешным, и обидным заключение красноречивой орации, именно
