скарбов и вещей не возить.
Кисель жаловался перед сеймом па крайнее убожество малорусских
землевладельцев, разоренных козаками. „Здесь нас такихъ" (говорил он) „plus minus
20.000. Жить нам нечем, просить милостыни не у кого. Когда напш братья так туги на
ухо (obdurate aures braterskie), то единственное средство—сохранить срок элекции да
выбрать поскорее короля: тогда и отечество спасем, и положение шляхты восстановим.
Если же ваши милости останетесь и впредь жестокосердыми к нам, то придется нам
промышлять о самих себе"...
Но тут собрание вспомнило вчерашния слова оратора: „Боюсь, чтобы те, которые
слабосильны только потому, что убоги, не покусились на что-нибудь горшее, чем
Хмельницкий",—и закричали: „Это imperiosa vox et dictatoria"!
„Нет, господа!" (отвечал Кисель): „это не vox imperiosa ѵ а о
ѵ х lacrymosa *). У нас
ничего не осталось, кроме имени да голоса титула. Если нельзя ничем помочь нам, то,
спасаясь от гибели, мы будем принуждены каким бы то ни было способом возвратить
себе древнюю свободу и прежние достатки (quibuscunque mediis antiquam libertatem i
pierwsze достатки nasze vindicare)".
Видя, что никто ничеи'о не делает и все только бесконечно говорят, спорят, взаимно
грозят, „великопольский генералъ" выразил опасение, чтобы сеймующие паны не
рассеялись, подобно пилявецкому войску, при появлении неприятельской чаты.
Предупредить подобную катастрофу находил он возможным только соединением
сенаторских ночтов под начальством „великих кавалеровъ", витеб-
*). Не повелительный голос, а плачевный.
.
315
ского воеводы, Павла Сопиги, и литовского обозного, Осинского. Без наших
Русичей, крещенных или еще некрещенных в римское католичество и в протестующую
против него немецкую веру, Польша не видела себе спасения. Наши Русичи,
Островские, Радившим, Сопиги, Вишневецкие, Сангушки, Черторыйские и пр. и пр.,
обогатили ее своей обширной плодоносной землей. Наши Русичи, Замойские,
Жовковские, Сенявские, Мелецкие, Струси, Лжикоронские, Збаражские, Зборовские и
пр. и пр. и пр. обороняли и прославляли ее. Наши Русичи Бельские, Кохановские, Реи
создали польскую литературу. Наши же Русичи, доссорясь одни с другими удельно-
вечевым обычаем, втоптали в грязь, облили кровью, растерзали в клочки
соединительное польское знамя, и погубили Польшу, как неспособную к самобытности
политическую систему... Дошло до того, что когда один из земских послов предложил--
или заключить с козаками какой бы то ни было мир, пока паны соберутся с силами, или
идти против них табором,—слушатели рассмеялась и засвистели. Но оратор объявил
смеющимся свистунам, что местные гультаи собрались было уже поджечь Варшаву с
криком Гала! Гала! как делали козаки представляя из себя Татар. Свистуны
ужаснулись.
Тогда другой оратор сказал: „Господа! это нас докончит, если нас будет пугать
всякая весть. А коронный референдарий к вести о единоверных и единоплеменных
поджигателях прибавил, что в субботу (17 октября) видел уже корнеты и зажженные
фитили»
Чтобы не распространилась в обществе паника, подсказывавшая панским гультаям
козацкия злодейства, гродский писарь предложил законопроект,—чтобы паны не
посылали хлеба в Данциг, так как, под видом отправки хлеба, они вывозили свое
имущество*
Не менее характеристичен и законопроект, предложенный тут же одним из земских
послов: волонтеры должны быть известны гетману: „иначе де наши будут грабить
больше, нежели неприятеле.
От избрания короля классически воспитанные паны ждали таких результатов, какие
последовали в древнем Риме за воцарением Августа, который де Квиритов усмирил
одною своею славою (Qui. rites ipsa fama sedavit).
Тут некто пан Обрынский вспомнил о Павлюке, который де самозванно
коронованный головой (ipso coronato capiti) грозил королю Владиславу опасностью, и
чем же кончил? Сед на кол.
316
.
То же было бы теперь и Хмельницкому, когда бы мы поспешили избрать короля.
•
Папы извращали даже недавнопрошедшее, так же как и порожденные панской
неурядицей козаки. Павлюк был обезглавлен и потом четвертован, а корону ему
навязала стоустая молва, затмившая и жизнь Хмельницкого, которую надобно изучать
