— Конечно, есть, я воин, я солдат. У меня есть долг. Исполнение этого долга и есть мой смысл и моя цель, — казалось, тот даже опешил от такого вопроса.
— А кем ты сочтешь того, кто попытается мешать исполнению твоего долга, станет поперек дороги и попытается тебя скрутить? Что станешь делать? — Садар прищурился.
— Как это что? Устраню помеху. Кто мешает исполнению долга, тот враг, причем не мне — моей стране, моему народу и императору, — Кассим удивлялся, что приходится объяснять такие простые вещи. Тем более — принцу.
— Видишь, ты сам ответил на свой вопрос. У меня тоже есть долг, и исполнение его — моя цель. Я тоже кое-чего задолжал своему народу и стране, — некоронованный король улыбнулся и вернулся к карте.
— Но… у тебя нет страны, — речи принца окончательно выбили уверенность из генерала. Он действительно не понимал, как можно говорить о стране, которой нет, о народе, который уничтожен. И как можно быть в долгу перед тем, чего нет.
— Ошибаешься, страна у меня есть и народ тоже. И мой долг — восстановить все, вернуть беженцев в родные земли и обеспечить им защиту, — голос принца стал резче.
— И… Кирит — помеха?
— Иди спать, генерал. Мы не враги пока, но уже точно не союзники.
* * *
Сидерим, год 2566
Вереница повозок растянулась по тракту, оглашая всю округу грохотом колес и перекрикиваниями возниц с охраной. За несколько недель в дороге все устали и обозлились друг на друга. Тем более, что по пути к каравану присоединялись небольшие группы беженцев из Сидерима, которых разыскивали глашатаи по всей округе.
Разоренная страна находилась у северных границ Мадерека. И все же дыхание пустыни проникало и сюда, отсрочив наступление осенних холодов, но уже выкрасив листву в багряно-рыжие цвета. Девочка выглянула из крытой повозки, удивленно вертя головой по сторонам.
— Даналия, почему так получается, мы столько недель в дороге, а все еще ранняя осень? — поинтересовалась она у всадницы, ехавшей рядом с повозкой. Строгая с виду, затянутая в тугой корсаж простого дорожного платья всадница казалась воплощением достоинства и гордости, натянутой струной, настолько была выпрямлена, восседая на лошади. Тонкие росчерки бровей слегка поднялись, когда женщина услышала вопрос.
— Госпожа Раника, не вылезали бы вы из повозки. А осень, хм, Сидерим гораздо южнее Анаториса, так что можно сказать, осень сюда пришла вместе с нами.
— Это страна моего принца? — продолжила задавать вопросы Раника, словно и не слышала просьбы Даналии.
— Правильнее сказать, теперь это ваша страна. И моя в какой-то степени, — вздохнула всадница.
— Почему?
— Госпожа, вы еще такое дитя. Потому что я буду править этой страной до того момента, как ваш принц вернется, — снова вздохнула Даналия.
Караван расположился лагерем в паре часов езды до разрушенной столицы Сидерима. Те немногие беженцы, которым удалось спастись в войне, произошедшей год назад, и которых отыскали глашатаи — плакали, вернувшись вновь туда, где когда-то были счастливы. Где больше нет ничего, кроме руин. Даналия ходила среди сидериан, пытаясь их как-то подбодрить, поддержать, обещая, что скоро все наладится, и страна станет прежней. И тайком вздыхала все чаще, понимая, какую тяжесть взвалил на нее Фрам.
— Здесь… все разрушено, — тихо произнесла Раника, увязавшись однажды за Даналией на осмотр города.
— Да, госпожа, как видите, ваш принц не предлагает вам дворца, — ответила наместница с горькой насмешкой в голосе.
— Дворец, хм, дворец можно построить новый. А кто построит новое сердце моему принцу, которое здесь разбили? — девочка это сказала так, что на нее удивленно посмотрела не только Даналия, но и те сидериане, что пришли разбирать руины вместе с анаторийцами.
— Вот ты и построишь, девочка, — неожиданно произнесла пожилая женщина-сидерианка и поклонилась Ранике. — Добро пожаловать в Сидерим, госпожа.
Глава тринадцатая
— Чем определяется степень враждебности?
— Различием, противоположностью интересов.
— Это настолько важно, что два человека с одинаковыми целями становятся врагами?
— Цели одинаковые, но объекты разные. И если один объект достигнет цели, то второй непременно проиграет.
