Однако борьба Гераклита за сохранение древних законов его государства была
напрасной, а преходящий характер всех вещей произвел на него самое
глубокое впечатление. Его теория всеобщей изменчивости выражает это
чувство2.5: «Все течет», — говорит
он. — «Нельзя дважды вступить в ту же самую реку». Лишившись иллюзий, он
оспаривает мнение о том, что существующий общественный порядок останется
навсегда: «Не следует [поступать и говорить] как "родительские сынки",
т. е., попросту говоря, как мы переняли [от старших]».
Это пристальное внимание к изменчивости, и в особенности к изменчивости
общественной жизни, является важной чертой не только философии Гераклита,
но и историцизма в целом. Мысль, что все вещи, даже цари, меняются, должна
была оказать особое воздействие на тех, кто воспринимал свое социальное
окружение как нечто само собой разумеющееся. Эта мысль заставляла многое
пересмотреть. Но в учении Гераклита проявляется и менее привлекательная
черта историцизма, а именно — чрезмерное внимание к изменчивости,
дополняемое концепцией о неизменном и неумолимом законе
предопределения.
Эта концепция приводит нас к подходу, который, хотя на первый взгляд может
показаться противоречащим чрезвычайно большому вниманию историцистов к
изменчивости, тем не менее является характерным для большинства, если не
для всех, историцистских учений. Существование такого подхода можно
объяснить, интерпретируя чрезмерно большое внимание историцистов к
изменчивости, как симптом усилий, затраченных ими на преодоление
бессознательного сопротивления этой идее. Такая интерпретация объясняет
также и эмоциональную напряженность, заставляющую многих историцистов —
даже в наши дни — подчеркивать новизну нашедшего на них чудесного
откровения. Эти соображения укрепляют мои подозрения в том, что
историцисты часто испытывают страх перед понятием изменчивости и что они
не могут воспринять его без серьезной внутренней борьбы. Мне часто
кажется, что они словно пытаются компенсировать утрату стабильного мира,
упорно настаивая, что изменчивость управляется неизменным законом. (У
Парменида и Платона мы даже обнаружим теорию, согласно которой изменчивый
мир, в котором мы живем, является иллюзией, и существует более высокая
реальность, которая неизменна.)
Чрезмерное внимание к изменчивости приводит Гераклита к формулировке
теории, согласно которой все материальные вещи — будь то твердые, жидкие
или газообразные — подобны огню. Они представляют собой процессы, а не
объекты, будучи все превращенным огнем. Кажущаяся твердой земля (состоящая
из пепла) есть только огонь в состоянии трансформации; жидкости (вода,
море) это также превращенный огонь (и они могут стать горючими, например,
в форме нефти). «Обращения огня: сначала — море; а [обращения] моря —
наполовину земля, наполовину — престер»2.6. Аналогичным образом все остальные «элементы» — земля,
вода и воздух — это обращенный огонь: «Под залог огня все вещи,и огонь
[под залог] всех вещей, словно как [под залог] золота — имущество и [под
залог] имущества — золото».
Однако, сводя все вещи к огню, к процессам, уподобляя их процессу горения,
Гераклит в этих процессах прозревает закон, меру, разум,
мудрость. Разрушив космос как сооружение и объявив его «отлитым как
попало», он вновь вводит его как предустановленный порядок событий в
мировом процессе.
Каждый процесс в мире, в особенности сам огонь, развивается соответственно
определенному закону, являющемуся его «мерой»2.7. Это неумолимый и безжалостный закон, и этим он
напоминает современное понятие закона природы, а также понятие
исторических и эволюционных законов, выдвинутое современными
историцистами. Однако он отличается от этих понятий тем, что
устанавливается разумом, а приводится в действие угрозой наказания, —
аналогично тому, как государство навязывает юридические законы. Эта
неспособность Гераклита различать между правовыми законами и нормами, с
одной стороны, и естественными закономерностями, с другой стороны,
является характерной чертой родовой системы табу: оба рода законов
считаются магическими, отчего рациональная критика введенных человеком
табу становится столь же немыслимой, сколь и попытка улучшить бесконечно
мудрые и разумные законы и закономерности природного мира: «Все происходит
согласно судьбе… Солнце не преступит [положенных] мер, а не то его разыщут
Эринии, союзницы Правды». В то же время солнце не только послушно
закону. Огонь в форме солнца и (как мы увидим) молнии Верховного божества
наблюдает за законом и в соответствии с ним вершит суд. «Солнце же, будучи
их эпистатом [распорядителем] и судьей, дабы определять, регулировать,
знаменовать и объявлять перемены и времена года, которые все порождают…
Этот космос, один и тот же для всех, не создал никто из богов, никто из
людей, но он всегда был, есть и будет вечно живой огонь, мерно
возгорающийся, мерно угасающий… Всех и вся, нагрянув внезапно, будет Огонь
судить и схватит».
