— Все из‑за тебя, пузан! — горестно бормочет он, косясь на братика. Как мы хорошо играли… В жизни так больше не поиграешь. У — у, ревун проклятущий! Вот дам раза — забудешь у меня, как с крыльца падать.
Но ему лень нашлепать Ванятку. Так бы, кажется, и провалился сквозь землю, до чего скучно! Тоскливо бродит он около крыльца, пробует заняться удилищами, припасенными с осени, и бросает. Тошнехонько!
С грустью подходит Шурка к углу избы, за которым скрылся разлюбезный дружище Петух. Стоит Шурка, потупив глаза в землю, со стыдом вспоминает ссору. Ну конечно, во всем виноват только он, Шурка… Ах, начать бы все сызнова! Он не прочь покликать Яшку, да поздно. Укатил Петух к себе в усадьбу, зови — не услышит.
Тоскливо вздыхая, поднимает Шурка невеселые глаза, и — о, чудо из чудес! — из‑за угла показывается лохматая голова приятеля.
От радости у Шурки падает и начинает шибко стучать в груди сердце. Шурке хочется плакать, смеяться, скакать на одной ноге, обнять приятеля. Но какой‑то чужой, противный человек, сидящий в Шурке, заставляет его безразлично отвернуться, уйти на крыльцо и, закусив до боли губу, играть с братиком.
Проходит мучительная минута. Шурка как бы невзначай оглядывается угол пуст, Яшка ушел, и на этот раз окончательно.
Бросив Ванятку, Шурка крадется к углу, вытянув шею, заглядывает и чуть не сталкивается лбом с Яшкой.
Они молчат, исподлобья смотрят друг на друга. Со стороны кажется вот — вот они вцепятся в волосы.
Яшка нащупал под ногой камешек и толкнул его. Камешек покатился к Шурке, и тот возвратил его ногой обратно. Яшка снова толкнул камешек, и Шурка опять вернул его.
— Чур, я вожу! — скороговоркой сказал Яшка, не глядя на Шурку. Держись, попаду в ногу!
— Водило! — рассмеялся Шурка. — Да тебе с двух шагов не попасть.
Примирение состоялось.
Они поиграли в камешек, потом в «куру»*, потом, забыв наказ Шуркиной матери, усадили Ванятку в тележку, сделанную из обыкновенного ящика, и покатили на гумно ловить голубей.
Глава IV
ЗАБАВЫ, ДРАКИ И ЗРЕЛИЩА
Гумно встречает друзей весенним угощением — молодым щавелем и вороньими опестышами. Листочки щавеля торчат по пригоркам, будто крохотные заячьи уши. Ребята набивают щавелем рты и жуют, перекосив лица. Даже слезы выступают, до чего кисло. Жаль, нет под руками соли — угощение вышло бы еще лучше. Щавель закусывают сочными опестышами. Они растут по ямам и низинам, где сыро, и кажутся стеклянными трубочками, налитыми розоватой водой.
Ванятка задремал в тележке. Ребята оставляют его у сарая, а сами, захватив старую гуменную плетюху, крадутся к риге. Там, на току, словно насыпано голубей. Хорошо бы подкрасться к ним и накрыть корзиной. Но как ни таятся ребята, подбираясь ползком и таща волоком за собой на веревке плетюху, хитрые голуби все видят и слышат. Они подпускают охотников совсем близехонько — каждое перышко разглядишь, — копаются в соломе красными крестиками лапок и притворяются, что заняты только этим и нет им никакого дела до Шурки и Яшки.
Затаив дыхание охотники нацеливаются корзиной. Вот она над голубями, сетчатая тень ее краешком задела голубиные хвосты. Еще одно движение — и добыча будет поймана.
Тень корзины накрыла голубей. Попались‑таки, миленькие!
Трепет и свист крыльев.
Ребята валятся на плетюху. Заглядывают сквозь прутья.
Пусто!
Голуби давным — давно взвились и сизым облаком плывут над гумном.
— Ты спугнул, — говорит Яшка, хмурясь.
— Вона! А кто пыхтел, как бык?
— И не думал.
Молчание.
— Тени они испугались. Давай, Яша, против солнышка плетюху поставим? — миролюбиво предлагает Шурка.
— Давай.
Приятели расчищают на току местечко поровнее, крошат хлеб. Под ребро корзины ставят палку, от нее протягивают нитку за угол риги. Прячутся и терпеливо ждут.
— Гуль… гуль… — призывно воркует Шурка.
— Не так, — говорит Яшка.
Он надувает щеки, в горле у него точно вода начинает переливаться и булькать. Воркует Яшка, как взаправдашний голубь.
Ждать приходится долго. Голуби расселись на крыше амбара и греются на солнышке. Шурка сгоняет их камнем. Покружившись, голуби прилетают на ток.
— Замри! — приказывает шепотом Яшка, берясь за нитку.
