— М — миляги — и… У — ух! Ми — ля — ги — и!
В тарантасе, на узлах и корзинах, развалился барином питерщик бородатый, в котелке, при галстуке.
Ребята близко подпускают тройку и с форсом, под самыми мордами разгоряченных коней, откидывают воротца в поле. Кланяются и в разноголосицу клянчат:
— Пода — айте что‑нибудь!
Дядя Костя оглядывается, что‑то кричит седоку. Ребята бегут за тройкой и видят — питерщик роется по карманам. А ну как рубль отвалит?
Седок поднял руку, и на булыжник, к ногам Катьки, падает медяк, катится колесиком и подпрыгивает. Катька накрывает медяк рваной юбкой, а потом для крепости шлепается на камни.
— Делить… Чур, делить! — трещат зареченские.
Катька молчит и только водит по сторонам зелеными глазами. Они мерцают у нее, как у кошки. Рыжие вихры торчат на макушке. Худенькая, маленькая, ловкая, она не подпускает близко зареченских, царапается. Молодчина, Катька!
— Сколько? — спрашивает Шурка.
Долго не решается Катька достать денежку. Наконец, зажав ее в кулак, вытаскивает из‑под юбки.
— Три — и… копе — ечки… — тоненько говорит она.
— Эх, жадюга питерская! — плюется Яшка. — А еще в котелке… По копейке на брата не выходит. Ладно, нищие пойдут — разменяем на грошики. Дай мне, Катька, а то еще потеряешь.
Ящеркой шмыгнула Катька прочь, только вихры на солнце вспыхнули.
— Растрепа, побью!
— Я сама тебя побью… искусаю и исцарапаю… Подойди — ко! — смело пищит Катька и начинает засучивать рукава материной кофты.
Ну и девчонка! В кого это она уродилась? Дядя Ося Тюкин на язык остер, а на кулаках драться, кажись, не охочий. Да и мамка ихняя не слышно, чтобы царапалась с бабами. Шурка с уважением смотрит на Катьку, на ее худые, в синяках и царапинах босые ноги, на маленькие белые руки с грязными острыми ногтями, на ее розовое подвижное лицо. И вовсе не растрепа Катька. Неправильное прозвище. Волосы у нее медные — вот и торчат проволокой.
— Давай, Катя, я подержу денежку, — предлагает Шурка.
Он говорит с ней как с равным товарищем. И Катька это понимает, перестает засучивать рукава и, пощурившись и подумав, отдает медяк. Шурка засовывает его для сохранности за щеку.
Все кончено. Не видать зареченским грошиков во веки веков. Они понимают это не хуже Шурки и больше не настаивают на дележе. Да и что им грошики? У Двухголового, поди, целковые в копилке водятся. И леденцов, пряников в отцовской лавке не оберешься. Богач! Вон как вырядился — штаны и рубаха новые, точно в праздник. Да не больно красят обновки Олега. Голова‑то огурцом, и желобок посредине. Как есть Двухголовый. И Петька с Митькой ему под стать, брыластые Тихони. Эвон по второму куску ватрушки едят, а попроси — не дадут даже укусить. Жадные, в отца.
Шурка вынимает изо рта медяк, проглатывает слюну и кричит:
— Ребята, показать вам, как у Вани Духа обедают?
— Покажь, покажь! — смеются Катька и Яшка.
И Шурка показывает, как сидят за столом Тихони, глаз с отца и матери не спускают. Отец полез ложкой в блюдо — и они полезли. Отец положил ложку на стол — и они положили. И каждый раз ложки облизывают и помаленьку хлеб кусают, вот какие сытые. А ушла мать на кухню, отвернулся отец — цап со стола по куску пирога — и под рубашку.
— Окаянные, куда же пирог‑то девался? — спрашивает Шурка визгливым бабьим голосом. — Вот туточка две середки лежали, анафемы!
И смиренно пищит в ответ:
— Мы не брали, маменька… Это, наверное, кошка стибрила.
Ребята с хохотом валятся на дорогу. Тихони исподлобья следят за Шуркой.
— И все врешь… И все врешь! — бормочут они, а кулаки так и сжимают.
Напоследок Шурка показывает, как вылезают Петька и Митька из‑за стола, истово крестятся, кланяются до полу и в один голос тянут:
— Спаси — ибо, ма — аменька и тя — а–атенька…
Подразнив Тихонь, ребята возвращаются к воротцам. Там давно ревмя ревет, свалившись в канаву, Катькина сестренка, а Сморчков малец, пачкаясь в грязи, переползает дорогу.
— Ку — уда — а? — страшным голосом орет Колька, точь — в–точь как отец его пастух Сморчок кричит на коров. — Я тебе зада — ам!..
Шурка вспоминает о братике. Но не хочется уходить от воротец. Сейчас прокатят тройки с почтового, может, гостинцев бросят. А тут еще Двухголовый зажигательное стекло показывает, как же можно уйти! Стекло толстое, круглое, руку подставишь — так и обжигает.
