— За что гневаешься, дядя Вася? За правду? Она посильнее кулака. Сдачи может дать… И даст. Скоро…
Он помолчал, вздохнул.
— Прости. Посмеялся я малость над твоим богом. А он и того не стоит, право… Ну, извини. Взбесила меня холуйская твоя покорность. Сына убили, а ты… и сапоги эти дурацкие… черт!
— Р — расчет! — прорычал Василий Апостол, дергая себя за бороду. — Чтобы к вечеру… духу поганого… не было в усадьбе!
Прохор усмехнулся, опять посветлел и повеселел.
— Спасибо. Я сам хотел об этом просить. Какой я, к лешему, сторож?.. Кого — сторожить? От кого — сторожить?.. Я — слесарь. От твоей колотушки в животе сытно, да на сердце голодно. Нет, лучше обратно в Питер. Помирать — так с музыкой!
Он засмеялся, поправил ремешок на серой блузе, потуже затянул его, словно собираясь сейчас же идти в Питер, и быстро, легко пошел в людскую, сияя новыми калошами.
Василий Апостол, ворча, побрел к флигелю. За ним торопливо тронулся Ваня Дух.
Огибая конюшню, дед наткнулся на Шурку и Яшку, затопал, застучал чугунными сапогами:
— Брысь… тараканы!
Ребята кинулись прочь через сад. по клумбам, и чуть не сбили с ног Олегова отца — Устина Павлыча, входившего в усадьбу. Сторонясь, он наступил на валявшуюся половину железных ворот, нагнулся, пощупал ржавые узоры и решетку, пробормотал:
— Какое добрецо пропадает… Ай — яй — яй!
Потом ребята слышали за своей спиной, как Устин Павлыч весело закричал на весь двор, должно быть, Ване Духу:
— Э — э, наш пострел везде поспел! Оставь мне господской земельки… хоть какой загончик!
Ответа ребята не разобрали, потому что были уже далеко от усадьбы.
Глава VII
СПОРЫ, ВОЛШЕБНЫЕ ПРЕВРАЩЕНИЯ И ПОДВИГИ
За Гремцом, в Барском поле, росли конский хвостатый щавель, заячья капуста, осот, торчало старое жнивье и еще невесть что. Ребята шли прямиком, чтобы сократить путь к Волге, грызли деревянистую горьковатую брюкву, потому что хлеба Яшка не нашел дома, верно, мать спрятала каравай. Идти полем, без дороги, было неловко, под ноги то и дело попадались булыжины, ямы, межники. По заросшим бороздам, по каменной земле, от бугорка к бугорку, по метелкам щавеля и сухим колючкам осота — всюду тянулись светлые паутины. Полосы издали блестели от них, будто осыпанные битым стеклом. Но стоило подойти ближе, как паутины пропадали, точно улетали, а на башмаках и штанах оказывался белый, неизвестно откуда взявшийся пух.
— Он уедет в Питер, этот Прохор, как думаешь? — расспрашивал Шурка дорогой Яшку, как постоянного жителя усадьбы, которому все должно быть известно. Шурку восхищал и пугал этот зубастый, веселый, бесстрашный человек, и ему было жалко, что он его больше не увидит.
— У него денег нет, не на что уехать, — ответил Яшка. — Да и шибко больной дяденька Прохор.
— Чахотка?
— Он говорит: у него высосали кровь.
— Кто — о? — поразился Шурка.
Петух с опаской покосился по сторонам, понизил голос до шепота:
— Он говорит: вампиры.
Шурка побледнел и остановился — так невозможна и страшна была новость, сообщенная приятелем. Всякие крестики и планы по их добыче сразу выскочили из головы.
Он подозрительно уставился на Яшку: не разыгрывает ли Петух его, ученика третьего класса? Нашел время!
Яшка был серьезен, не свистел, как всегда, беззаботно, говорил шепотом, и Шурка побелел еще больше. Но тут же он взял себя в руки, рассмеялся как можно громче.
— Да ведь это в сказках только вампиры бывают, — небрежно сказал он.
Однако на всякий случай оглянулся кругом и незаметно плюнул три раза через правое плечо.
— Настоящих вампиров нет, и упырей нет. Помнишь, Григорий Евгеньевич рассказывал?
— Стало быть, есть, коли у дяденьки Прохора всю кровь высосали, — упрямо настаивал Яшка.
— Значит, Григорий Евгеньич неправду в школе говорит? Петух помолчал, не зная, как выбраться из пропасти, в которую он, болтая, нечаянно угодил.
— Нет, почему?.. Григорий Евгеньич не обманывает. Видишь ли… У нас вампиров нету, а в Питере они есть. Вот и все. И у Гоголя в книжке нечисти этой самой хоть отбавляй, — сообразил он с облегчением. — «Вий», «Страшная месть», быль «Заколдованное место», которую дьячок рассказывает… Неужто не читал?
