Ворожили красками до тех пор, пока сами колдуны и колдуньи наконец не могли разобраться, какие там, на бумаге, вышли у них чудеса в решете.
Иногда вместо рисования в субботу назначалась «лепка» — занятие не менее увлекательное, придуманное тем же Григорием Евгеньевичем. Появлялся ящик с самой лучшей, редкостной глиной — зеленой, синей с белыми прожилками, серой и красной, — ребята летом запаслись в Глинниках этим богатством, добыв его из старых ям, вырытых невесть когда горшелями. Немедля класс вооружался деревянными ловкими ножичками, купленными учителем в городе и носившими мудреное название. Пачкались в глине наперегонки, и, глядишь, к концу урока красовались на партах горшки, коровы, мужики, собаки.
Однажды всем классом сотворили самоедов с оленями, шалашом и белым медведем. Водрузили на доску и понесли показывать Татьяне Петровне и ее классам. Ого, как завидовали первогодки и второгодки! Татьяна Петровна рассердилась, что ее ученики ничего подобного не умеют делать, даже очки свои уронила с досады на пол, не помог и шелковый черный шнурок. Глиняное великое творение высушили, поставили в коридоре на подоконник — для славы и в назидание другим классам. К несчастью, сторожиха вскоре мыла окна и опрокинула доску с самоедами, сказала, что не нарочно, а сама обрадовалась. Она одна в школе не любила уроков рисования и «лепки», называла баловством, пачкотней и жаловалась, что после этой грамоты не отмываются пол и парты даже щелоком.
Если с рисованием или «лепкой» ребята управлялись живо, всю неделю учились хорошо, бедокурили мало, школьная суббота заканчивалась маленьким праздником: Григорий Евгеньевич, посмеиваясь и потирая бритый подбородок, забирался с ногами на переднюю парту. Ребятня третьего и четвертого классов кидалась занять местечко поближе, замирала, не дыша, как только учитель раскрывал книгу и начинал читать вслух на разные голоса «Тараса Бульбу», «Кавказского пленника», «Муму» или еще какую другую интересную книжку, представляя все в лицах. И не было тогда для ребят более неприятного звука на свете, чем звонок горбатой Аграфены.
Но и после звонка праздник продолжался некоторое время. Григорий Евгеньевич шел к книжному шкафу, и ученики выстраивались в нетерпеливую, шумную очередь…
Совсем не так вышло нынче. Суббота получилась шиворот — навыворот, хуже обыкновенного понедельника.
Все припасли заблаговременно в большую перемену: ведро с водой, краски, кисточки, ящик с глиной — на выбор. И разлюбезный дружище рыжий поцарапанный шкаф с приоткрытой дверцей ждал своего времени. Но прозвенел звонок, и в класс приплыла, шурша коричневым шерстяным платьем, Татьяна Петровна.
Ребята сразу почуяли недоброе. Стеклышки очков так и резали парты, почище Пашкиного ножа.
— Дети, — строго сказала Татьяна Петровна, обращаясь по привычке к третьим и четвертым, как к малышам, — у Григория Евгеньевича разболелась голова. Заниматься с вами он не может. Идите по домам. Воду отнесите на кухню… И когда вы успели притащить ящик?.. Да не топайте ногами, не кричите, пожалуйста, — добавила учительница мягко, просительно, чего с ней не бывало никогда.
Шурка порядком расстроился. «Таинственный остров» снова не попал к нему в руки. Не утешало, что уроков на дом не задали на воскресенье. Хватило бы времечка и уроки сделать, и мамке подсобить, и почитать. Не везет, хоть лопни.
Можно было обменяться книжкой с кем‑нибудь из ребят. У него в сумке лежало «Зимовье на Студеной». Нашлись бы охотники. Но в огорчении он и этого не сообразил.
Ребята на цыпочках прошли коридором. И на улице, расходясь кто куда, толковали промеж себя шепотом.
Все решили, что голова разболелась у Григория Евгеньевича из‑за Олега. Другой причины не могло быть. Стали придумывать казнь лавочнику. Но придумать не могли, так велико было преступление. Ведь если правда, что из‑за Двухголового не состоялся нынче праздничек в классе, то Олега убить мало, следовало его на куски разорвать и зарыть в разных местах, чтобы он не сросся и не ожил, как ядовитая медянка, и не жалил больше добрых людей. Но такая праведная казнь была не под силу ребятам, все это хорошо понимали. Шурка и тот согласился. Потому просто решили — не разговаривать с Олегом, а дальше видно будет, какую еще придумать кару.
