Отец - страница 59

Входила о дом шагами неслышными, запирала дверь.

Если бы он был так молод и так красив, он бы тоже небось гулял! Но он-то был человек женатый, к тому же женат по любви…

А интересно все же, кому досталось богатство ее совершенной человеческой красоты, хрупкое то этих рук, пробор, рассекавший прямые волосы? Кому она улыбалась, забывая свою постоянную сдержанность, кому светили ее сияющие глаза? Для кого шуршала ветка цветущего дерева? Неужели для человека? А может быть, для бога или для дьявола, создавшего это детское и вместе женское совершенство.

Приезжие врачи посетили однажды театр. Давали Шекспира.

В театре он увидел свою хозяйку. Она поджидала кого-то после спектакля. Он бродил по улице и вдруг встретил ее с одним из актеров. Актер был высокого роста, с ввалившимися щеками, внешность актера показалась ему весьма запоминающейся, значительной…

Однажды вечером, помнится, ему вдруг показалось, что глаза у нее заплаканы. Невозможно, странно, словно действительно она была не человек, а мадонна из часовни на перекрестке. Разве истинный лик — изображение мадонны — мог быть чем-нибудь омрачен? Над ним не имели власти ни дождь, хлеставший мадонну с младенцем, ни снег, ни солнце… Необычное человеческое лицо, разве смели его коснуться земные печаль и непогода?

А на дворе все злее буйствовали ветры, стало холодно. Река Боливажис со дня на день должна была затянуться льдом.

Однажды он сидел у стола и читал газету, досадуя, что недостает ему русских книг.

Распахнулась дверь, и вошла хозяйка. С ее платья стекала вода, мокрыми были туфли, с распущенных прямых к длинных волос падали капли. Петронэль шаталась. Вошла, придерживаясь руками за стены, и рухнула.

Он не сразу опомнился, не сразу вскочил, чтобы поддержать ее и захлопнуть дверь.

— Переоденьтесь, живо! Вы меня слышите? Отвечайте! Попали в реку?

Она молчала.

— Сейчас же переоденьтесь!

Он говорил очень громко и очень строго. Петронэль вздрогнула. Он втолкнул ее в ее комнату, притворил дверь, остался стоять с другой стороны ворога.

В комнате не было слышно движения. Когда он снова распахнул дверь, он увидел ее на полу. Ода молча рвала свои длинные мокрые волосы.

Он понял, что женщина обезумела, сорвал халат, висевший на стенке, пошарил и шкафу, достал мохнатое полотенце. Став на колени, принялся ее разувать.

Она словно оцепенела, закинула голову и завыла.

Помнится, что он с ней проговорил всю ночь.

Он узнал, что она нынче вечером бросилась в Боливажис. Но река не захотела ее принять и вышнырнула на берег. Тогда она побежала к мосту. Мимо шли люди, кто-то оторвал ее от перил.

И она… она возненавидела Боливажис — реку, не знавшую сострадания.

Шла шатаясь по городу. Куда? Инстинкт привел ее к дому, чтобы умереть здесь. Она забыла, что не одна, что в доме человек. Она обо всем, обо всем забыла…

И эту жизнь, ненужную ей, уберег человек.

Он молчал. Он вскипятил чай, разыскал ее теплый платок, спросил ее, нет ли в доме немного спирта, и, разбавив его, заставил Петронэль выпить три-четыре глотка.

Теперь она говорила безостановочно, ей не хватало русских слов — она разговаривала руками.

— …Не человек… Ньет! Ньет… Зачем? Ответьте! Ведь трава растет. Да? Она растет, да? — удивленно спрашивала Петронэль. — И цветы растут. Да? В лесу и в поле… Зачем же топтать?. Просто так — топтать, если это тебье не нужноI Кто же топчет у нас цветы и трава просто так?.. Этого я не знай и не понимай, как объяснить по-русски. Кто рвет цветы, чтоб бросить их на дорога?.. Не для того, чтобы взять себе… Кто их рвет просто так, чтобы бросить вот так… И… и я не знай, как это сказать по-русски… глаза у него не как у вас, не как у людей, ньет. Вы возле клеток стояли, да? Желтые глаза, как у волка или другого зверя… Видали? Подолгу смотреть нельзя. Они боятся… как это сказать?.. Они боятся — наши глаза, наша душа, наша боль, они — зверь, они это не понимают… Странно, страшно… Так страшно!

— Да, да… Я все понимаю.

— У меня… у меня должен быть ребенок. А я не хочу жить. Не могу. Не надо! Мне жизнь не надо. Мне надо уснуть, уснуть. Я люблю. И я проклят… Потому что я — человек. Я любил и люблю. Я все понимай, но сделать ничего не могу. Я истоптанная трава. Вот так… просто так, ни за чем… А так! Вы не понимай?