Однажды возле нее оказалась капельница с раствором. Мать была до того слаба, что не могла как следует поднять веки. Она улыбнулась. Он понял и наклонился.
Не оторвав головы от подушки, ока поцеловала его в мочку уха и тихо сказала:
— Все!
Это было последнее слово, которое он услышал от матеря.
Его позвал к себе главврач и, стараясь не видеть Саши, не глядеть на него, сказал:
— Вот! — хрипловатым, деловым голосом. — Тут, понимаешь, немного… Мы того… для тебя… Тебе осталось два месяца, чтобы окончить школу. А дальше подумаем. Когда будешь решать вопрос о работе, придешь ко мне: устроим. Будешь работать и заниматься, само собой. У нас освободилась должность второго садовника. Наш стар… А ты… ты любишь парк. Работы не так уж много… Об этом мы позже поговорим. А покуда оканчивай школу- Ты у нас молодец, поживешь— научишься вести хозяйство. А кроме того… между прочим, больница берег над тобой шефство: кто-нибудь из женщин будет приходить к тебе раз в неделю. Теперь ты наш общий, так сказать, сын… Мы тебя помним крошечным, ты в нашем парке гулял в коляске. Вон там… Нет, в том уголке… Мать тебе не рассказывала?
— Мне надо в Москву, — низко опустив голову, тихо ответил Саша.
— Это еще зачем?
— Не сейчас. Когда я школу окончу. Мама велела, чтоб я разыскал… В общем, она велела мне разыскать одного человека: Бабича. Александра Александровича Бабича.
— Что-что? — не веря ушам своим, переспросил главврач. — Ба-а-абич? Одни на наших самых известных врачей? Профессор Бабич? Он, что ли? Ну да… Александр Александрович. Замечательный человек, ничего не скажешь… А ты… ты вполне… уверен, что не ослышался?
— Как же можно ослышаться? Во-первых, я в глаза его не видел… А потом, она мне сказала: Запомни — Бабич! От слова «баба».
— Ну что ж, ну что ж, — растерявшись, сказал главврач и вдруг опустил глаза. — Бабич был у нас лет, лет семнадцать назад. Да, это точно… Около этого… Но я, признаться… Мать не поручала мне с тобой дебатировать эти темы… Ты же знаешь, она была человек очень сдержанный… Но если Бабич… Если Бабич признает тебя за своего сына…
Саша стал тяжело и густо краснеть.
— Ну да. За своего сына. У каждого человека, Саша. бывают мать и отец… Однако он еще должен тебя признать.
(«Он — меня?.. Еще признаю ли я его!.. Где он был так долго? Почему молчал?»)
— Разве кто-то может не признать… если послала мама?
— Все так. Но… надо сознаться… Я, старый дурак, то есть мы… то есть я… одним словом, Саша, тебе здорово повезло! Что ж? Не знаю теперь, как именно следует поступить. Может, я должен сейчас же написать Бабичу?
— Нет… Она сказала: «Разыщешь». И я разыщу сам. И никому, пожалуйста, не говорите. Если б мама хотела, она бы давно рассказала всем.
— Ну что ж, ну что ж… Для отъезда мы тебе, разумеется, соберем денег. Однако ты напиши… Мы за тебя в ответе! Перед памятью матери. Я ей слово дал. Мы… мы все… И зачем, не пойму теперь, ей это слово понадобилось, если Бабич?.. Сам Бабич! Нет. Не пойму.
* * *
— Тетя Тереза, вам не трудно будет рассказать мне, что такой Бабич?
— Бабич? Замечательный человек! Очень известный врач.
— Мама велела… одним словом, если она умрет, чтоб я разыскал его.
Тети Тереза пристально посмотрела на Сашу, заморгала и вдруг заплакала.
Вошли в дежурку.
— Простите, — сказал постоялец. — что-то с вами случилось?
— Нет, нет… Это так. Это… сын моей школьной подруги. Так тяжело!..
— Ага! — сказал постоялец, как будто несчастье Саши разумелось само собой. И положил на стол ключ.
— Тети Тереза… А этот Бабич? Вы его хорошо знаете?
— Как не знать? Мать… Она тебе намекнула, Саша?
— Не намекала. Прямо сказала: Москва, Александр Александрович Бабич.
— У тебя… у тебя… Какие гены! — И она опять залилась слезами — Он человек с… с достоинствами… Он… он не отречется. Нет!.. Значит, так и сказала: «Ба-бич»?
— Так и сказала, — растерянно подтвердил Саша.
— И ни разу… — тетя Тереза спрятала носовой платок, — ни разу, ни разу… Ну в гордый, знаешь ли, человек Петронэль! Только в смертный час…
И она опять залилась слезами.
13
Саша мучился. Он мучился угрызениями совести. Подходя к бидону, он гладил бидон, потоку что его касались прозрачные, говорящие руки матери. Он наклонялся к бидону, сняв крышку, зажмурившись, прикладывал губы к алюминиевому широкому горлу.
