Крик, страшный крик сливается с темнотой зала.
Муж. С войны.
Теперь его место— в Эльбе.
…Бреди, бреди на своих костылях до ее берегов, одноногий. Эльба прямет тебя. А в твоей смерти будет повинен… другой солдат!
Тут не принято хлопать. В антрактах должна быть полная тишина: так захотел художественный руководитель.
Но не мальчик, сидящий в третьем ряду. Каждый волен хотеть по-своему. Мальчик хочет кричать и хлопать. Вслед за ним, забывая литовскую сдержанность, срывается зал.
Вспышка — короткая, как мгновение. И тишина.
Солдат у двери своего детства, он помнит табличку на этой двери. Мать ее каждый день начищала мелом. Он помнит эти ступеньки — здесь он играл. Он помнит шорох листвы, помнит каменный пол на кухне: у матери зябли нога.
Мать! Как мог он забыть о ней?! Единственный человек, у которого всегда найдется краюха хлеба и пара теплых носок, чтобы его согреть.
(Как это верно, верна… А я-то забыл о маме!..)
Двери перед солдатом распахивает чужая старая женщина.
«Они отравились газом — ваши мать и отец. Ах, — говорит она, — сколько газу пропало даром! Нам бы его хватило на целый месяц стряпать обед!»
И полная чернота, рассеченная криком солдата — криком безумия и одиночества.
Под Сталинградом солдат шел в разведку с другими солдатами, и они погибли. (За что? Во имя чего?!) Это он повинен теперь в их смерти; это он повинен в смерти гиганта на костылях, лежащего на дне Эльбы.
По сцене, олицетворяющей Вселенную, шагает смерть, превратившаяся в подметальщика улиц.
Каждый повинен в смерти другого.
Правда!.. Правда это — Он, Саша, знает. Мы отвечаем за все на свете, люди связаны между собою незримой нитью. Мы можем много! — Можем не только ранить, но и возвращать жизнь, вернуть ее щедростью наших слов, нашей веры… Любовью?
Саша остановился. Этого он не знал.
Ночь. Шестнадцатилетний парнишка бродит по городу, не и силах справиться со своим волнением. Прежде неведомое, оно застилает ему глаза… Он готов оплакать каждого одинокого, неприкаянного, отвергнутого, бездомного.
Вот темные, дальние переулки. Саша бежит, останавливается и опять бежит.
Город распихнул перед ним протоптанные дороги… Прислонившись к стенке, стоит метла.
Дверь… Его дверь!
— Мама! Открой Это я.
И за дверью ее шаги.
6
— …Мама!.. А потом… потом их бабушка, бабушка Ани с Генкой… она меня выгнала!
Мять молчала. Она вообще была человек тихий, насмешливый, спорила мало и сдержанно. Могла показаться, что она улыбается, но на суховатом и строгом ее лице с чуть ввалившимися я щеками едва уловимо дрожали под кожей мускулы.
Саша в который раз рассматривает ее оценивающе и удивленно… Нет!.. Почему, почему все находят ее выдающейся красавицей?
Изящный овал лица, не меняющийся от возраста, голова безупречной формы чем-то похожа на головку тюльпана… но редкие волосы так гладко, так скучно, так скупо зачесаны!
Она наклонила эту свою безупречную, будто плоскую голову и, вздохнув, отхлебнула с шумом горячий кофе.
Мать пила кофе вприкуску, — так не пьют в их городе (кофе — не чай). Ее «прикуска» всегда раздражала его, ему казалось — мать помешалась на экономии. (Уж тогда бы и вовсе пила без сахара!) О том она и не помышляла, чтобы двигаться, пить или есть красиво (как полагалось цветку). Вздохнула, подумала и сказала, щуря свои блеклые большие глаза навыкате:
— Надо, видишь ли, вовремя останавливаться. Мальчик тебя попросил о помощи… Следовало, конечно, ее оказать. А дальше… Мы должны быть подле, когда нас об этом просят, а не навязывать себя пусть даже с тем добрым, что в нас заложено.
— Мама!.. Но когда я тонул — ты помнишь? — разве я просил о помощи?
— Это другое дело: жизнь! Людям сердечным, порядочным свойственно защищать и охранять жизнь.
— Ты не права! Не всякий попросит. Промолчит от отчаяния или недоверия к другому… Неужели мы должны ждать, чтоб нас просили?
— Не знаю. Это зависит от меры достоинства, что ли… Вмешиваться, вторгаться о чужие судьбы неделикатно.
— Значит, превыше всего человек должен ставить свое достоинство? Выше горя других людей?
— Да кто ты?! Бог, что ли? «Отец Вселенной»?.. Ты, право, очень самоуверен. Бывают случаи разные. Это, видишь ли, вопрос такта. А у тебя не всегда есть такт.
