Сёстры сидели молча, завороженные рассказом старца. У некоторых в
глазах стояли слёзы. Наконец Игнатия нарушила молчание.
– Это был первый раз? – спросила она тихо.
– Да что ты! Чем ты слушала? Это ж меня бес утащил! Ты думаешь, с тех
пор меня так бесы и таскают? Когда стемнело, я понял, что мне никогда не
вернуться в свой монастырь. Он тоже стал призрачным. На Земле не осталось
ничего настоящего. И я решил вернуться в Ленинград. Мне так хотелось очутиться
в северной столице, где прошла моя юность! Я прислонился к валуну и стал
молиться. Так, в молитве, и заснул. А потом чувствую – пихает меня кто-то
носком сапога. Открываю глаза и вижу – я на Невском проспекте, а передо мной
стоит суровый ленинградский милиционер. Как я ему обрадовался! Обнял его,
расцеловал и пошёл в ближайший действующий храм Господа благодарить. Вот это и
был первый раз.
– И вы никогда не вернулись в свой монастырь? – спросила Феодора. – А
как же братия, игумен?
– Я думаю, Господь всё уладил. Умеет Он это. Я оставил в Грузии кое-какое
имущество, братию, все свои надежды и мечты. И только призрачные путники
встречаются мне на пути в Царство Отца с той поры. Я люблю Землю гораздо сильнее,
чем раньше, но она для меня призрачна теперь. Сияние Небесного Отечества
затмило собой сияние Земли.
– Но ведь вы нас любите так, как никто не любил, даже родители по
плоти! – чуть не плача, сказала Анна. – Мы все знаем это! Неужели, и мы для вас
– призраки?
– Именно потому я вас и люблю, что вы для меня призрачны! Если б я был
привязан к вам по-земному, что бы дало мне силу любить? Приходится выбирать –
либо Небо, либо Земля. Либо Небесное Царство для тебя – фантом, либо Земля –
ненастоящая.
– И ничего на Земле больше нет настоящего для вас? – спросила Феодора.
– Как это нет? А Господь Иисус Христос разве не на Земле? А кто сказал:
«аз с вами до скончания века»? А Серафим Саровский, Иоанн Кронштадтский, Силуан
Афонский, Николай Сербский? Они не только на Небе, но и на Земле. Быть настоящим
монахом означает находить и сохранять гармонию, равновесие между всем ужасом
человеческого бытия и сказочным чудом того, что мы зовём «быть человеком».
Кстати, это не мои слова. Я их только слегка перефразировал…
– Это Павел Флоренский? – вскинулась начитанная матушка игумения. – Николай
Бердяев? Владимир Соловьёв? Неужели кто-то из святых отцов?
– Не скажу, и всё! – осерчал отец Симон. – Если я вам скажу, отец
Сергий меня убьёт!
Сёстры знали, что когда старец поминал отца Сергия, второго духовника
обители, дальше допытываться было бесполезно.
* * *
После вечернего правила из тайников появилось восемь-девять блокнотов,
и сёстры застрочили по памяти. Записывать по ходу дискуссии было запрещено строго-настрого.
Отец Симон при свете фонаря копался в двигателе автомобиля: что-то тот
плохо стал заводиться.
Отец Дамиан у себя в келье размышлял над очередным таинственным исчезновением
старца, а отец настоятель улыбался, глядя в звёздное небо.
Все они были более-менее настоящими.
Призраки не жалуют сельскую местность, они любят города. Целые толпы
призраков заполонили казино, рестораны, ночные клубы в Москве,
Санкт-Петербурге, Екатеринбурге и Волгограде. Легионы призраков маршировали из
офиса в офис по Нью-Йорку, Лос-Анджелесу, Далласу и Сан-Франциско. Армии призраков
пили пиво, грызли чипсы и восторженно вскрикивали, уставившись в экраны
телевизоров в Лондоне, Париже, Милане и Мадриде. Но в дверь каждого из призраков
кто-то тихонько стучал.
Самое Настоящее Существо на свете открывало свои объятья каждому из
них, чтобы наполнить призрачную плоть настоящей жизнью.
Глава
3ОТЕЦ СИМОН И ПАНК-РОК
Роста отец Симон был неопределённого:
иногда он казался людям высоким, иногда – низким. И возраст у отца был
неопределённый: иногда он выглядел молодым, иногда – средних лет, а иногда –
дряхлым стариком. И внешность у него тоже была неопределённая: иногда его не
могли узнать даже самые близкие люди. А когда отец Симон надевал
неопределённого цвета костюм с двубортным пиджаком и отправлялся в город, его
могли принять за кого угодно, только не за иеромонаха.
