— Для простого чаепития слишком шикарно, — не удержалась она.
— Хочется произвести впечатление на будущую тещу, — с пляшущими чертенятами в глазах ответил Олег.
За завтраком он легко и непринужденно рассказал о себе, чем еще больше расположил к себе Анну Вячеславовну.
Время летело с немыслимой скоростью: прошла весна, на исходе было лето. Эти четыре месяца не прошли даром. Олег стал родным для Оксаны. Он приручал ее постепенно: не дарил шикарных букетов, не приглашал в рестораны, а гулял с детьми, помогал, когда Оксана свалилась с температурой, бегал за продуктами и по аптекам, оставался и бодрствовал около малышей, когда они капризничали после очередной прививки. И хотя ничего особенного вроде бы не происходило, Оксане было нужно именно это. Рядом с ним она начала чувствовать внутреннее спокойствие и гармонию. Они не спеша привыкали друг к другу, стараясь не нарушить ту тонкую связь, которая между ними налаживалась. Им всегда было о чем поговорить, чем удивить друг друга. Окончательно лед отчуждения растаял, когда Оксана от изнеможения и недосыпания прямо на прогулке упала в обморок. Она пошатнулась и мешком свалилась возле коляски. Очнулась уже в своей кровати и почувствовала смертельную усталость. Она устала так, как никогда до этого не уставала. Ей даже думать было трудно, не то что шевелиться. Ее глаза на фоне бледного лица казались более темными и пугающими, чем обычно. Она грустно смотрела перед собой, погруженная в некое странное забытье. Олег, оказавшийся вовремя поблизости, метался по квартире как заведенный: проводил бригаду скорой помощи, через каких-то знакомых нашел няню для малышей, сварил легкий бульон для Оксаны и, как она ни противилась, покормил ее с ложечки прямо в постели. Он чувствовал себя виноватым в том, что проглядел, не окружил Оксану достойной заботой раньше. Охваченный жалостью и чувством вины, ощущал в себе потребность защищать и оберегать Оксану от всяких напастей. Целую неделю днем рядом с Оксаной, как с тяжелобольной, находилась сиделка, а по ночам дежурил сам Олег. С детьми постоянно сидела няня, Елизавета Матвеевна, которая осталась и после выздоровления Оксаны. «Ты моя вторая мама», — окончательно придя в себя, однажды пошутила Оксана.
Сегодня он не выдержал и сказал, что не может без нее жить. Что ему плохо, если он не слышит ее голоса, не видит ее глаз. Что он заболеет и умрет, если она прогонит его после этого признания. Она не прогнала.
Он шагал через прозрачный туман, курившийся над землей и состоящий из микроскопических капель воды, отражающих холодный лунный свет. Вырывающееся изо рта дыхание тут же превращалось в пар, тонкой струйкой поднималось вверх. Это был самый холодный предрассветный час. Сколько же лет прошло с тех пор, как он тайком возвращался домой далеко после полуночи? Но навыки вернулись сами, точно он проделывал это вчера. Он зашел в квартиру на цыпочках, стараясь шуметь как можно меньше, снял ботинки и только тогда понял, что ему таиться не надо, живет он один и разбудить никого не может. Олег нащупал кнопку выключателя, щелкнул и разогнал темноту по углам прихожей. Губы расползались в глупой, щенячьей улыбке, и он ничего не мог с этим поделать. Он подошел к зеркалу и постарался придать своему лицу обычное серьезное выражение, даже закусил губу, чтобы сдержать улыбку, но ему это не удалось, глаза выдавали с головой. Ему стало смешно, и он тихо рассмеялся от счастья. Он чувствовал себя невероятно усталым и поразительно живым. Казалось, что ему сейчас под силу свернуть горы, но следовало лечь в постель и уснуть, иначе завтра от него не будет никакого толку.
Он почувствовал, что хочет есть, просто умирает с голоду, и устремился к холодильнику. Достал филе семги, отрезал кусок темного ржаного хлеба, сделал бутерброд. Стоя сжевал половину, потом достал из холодильника бутылку «Парламента», налил стопочку и выпил. Ему надо было отпраздновать то, что случилось сегодня. Она сказала:
— Я люблю тебя! Люблю, хотя и понимаю, что все произошло очень быстро, что так не должно быть. Люблю и ничего не могу с собой поделать.
