Но то иностранцы. Местные аутсайдеры были неконтактны. Каждый из них нес свою аккуратно упакованную, социально признанную и оплачиваемую наркоманию, алкоголизм или шизофрению.
У пруда стояли местные. Ави не знал, не отличал никого из них, нет, пожалуй, одна из повернутых к нему спин, в синей, с красными манжетами и поясом ливрее, показалась ему знакомой. Да, этот парень часами учился у входа в парк играть на саксофоне. Судя по стоявшей на асфальте перед ним жестянке, прохожие должны были платить ему стипендию.
Темный человек в центре круга дважды двинул в воздухе деревянным жезлом. От круга отделились двое. Ави наконец вдел руки в рукава пойманной рубашки. Двое отделились от круга, приблизились к сидящему в кресле и, потрясая руками, заговорили одновременно, из-за чего Ави не мог понять даже того немногого, что до него долетало. Человек в кресле несколько минут, не прерывая, слушал тяжущихся, а потом движением жезла вернул одного из них в круг.
Другой медленно снял рубашку и лег на траву лицом вниз. Стоявшие сомкнулись. Подавляя неамериканское желание вмешаться, Ави слушал удары по телу и голос, гнусаво считавший: «…Двенадцать, тринадцать, четырнадцать… тридцать семь, тридцать восемь, тридцать девять…»
Счет кончился на сорока.
Назавтра Ави подошел к саксофонисту в ливрее и спросил:
— За что били этого парня вчера, в парке?
— Он согрешил. Первосвященник велел дать ему сорок палок, — неожиданно спокойно ответил саксофонист.
— Почему сорок?
— Так написано в святой Библии.
— Он что, и повесить может?
— Не может. Может сжечь расплавленным оловом, а повесить не может. В святой Библии нет такого наказания.
В тот же день Ави попросил у Абермайера почитать что-нибудь об иудаизме. Абермайер принес «Хасидские рассказы» Бубера. Рассказы о хасидских Ребе очень понравились Ави. Вот где, оказывается, власть и сила. Хасидские Ребе являлись царями, пророками и первосвященниками одновременно. У них были слуги, придворные музыканты и шуты. Все граждане их царств, от водовозов до богатых купцов, считали за честь платить им дань. Правда, эти Ребе умели читать мысли, предсказывать будущее, мгновенно покрывать огромные расстояния, они владели языком растений, зверей и птиц, но для способного человека все это сегодня не составляет большого труда.
Понравилось Ави и то, что Ребе было много (и, судя по рассказам Абермайера, не стало меньше). Умный человек открывает обувной магазин только на той улице, где уже есть не меньше пяти обувных магазинов.
Подготовка, конечно, требовалась. Хасидские раввины, кроме всего прочего, славились как великие знатоки Торы. Ави знал, что Тору учат в ешиве. Дядя Абермайера был каменским хасидом. Их ешива с большим портретом Ребе над входом располагалась недалеко от магазина, на углу 77-й стрит и Хадсон-авеню.
Ави вошел в комнату с нарочито голыми стенами и почему-то зарешеченными окнами не без робости. Религиозными его пугали в детстве, когда он не хотел есть овсянку. Комната гудела и раскачивалась. Сидевшие парами за столами были погружены в свое гудение и раскачивание над большими книгами. Только один, немолодой, — стул рядом с ним был пуст, а на столе лежала перевернутая черная шляпа с золотым львом на подкладке, — поднял глаза на Ави, жестом указал ему на место рядом с собой и надел шляпу на голову. И тут произошло вот что: взглянув на лист открытой книги и прочтя первые слова: «Нанявший работников и не договорившийся с ними, что они будут начинать работу до рассвета или кончать ее после заката, не может их заставить…» — Ави понял, что слова эти знакомы ему, что когда-то, до рождения, он уже видел лист Талмуда, что он много раз пересекал эту равнину с прямоугольным средником крупного черного текста, окруженного ярко-белой межой, за которой полями росли мелкие, округлые, вьющиеся знаки.
Да он ведь единственный в этой комнате знал, что такое начинать работу до рассвета. Сети на рыбных прудах заводили до рассвета. Талмуд оказался достойной вещью. Приходилось включать мозг на полную мощность. Мозг благодарно вибрировал и раскрывался.
Через десять листов Талмуда Ави начал ждать часа, когда он придет сюда. Через пятьдесят листов он познакомился с братом Идит. Через сто выученных на булавку
