… И только мы, люди, превратили его на этой планете в абракадабру…
А тому, кто все же надеется по-настоящему понять «Улитку» вне контекста, да еще и «с первого подхода» — не прочитав ни «Беспокойства», ни других «полуденных» книг АБС, — напомню слова Кима: «Немножко послушал! Ты дурак. Ты идиот. Ты упустил такой случай, что мне даже говорить с тобой не хочется».
Невозможность увидеть более чем одно звено в цепи, тоска по пониманию — именно это довело Переца в конце концов до того, что он сам включился в общую истерику и поверил, будто стоит «немножко послушать» — и что-то станет ясно. Но слушать «немножко» — нельзя!
Это, впрочем, вполне в духе всех перецев — сидеть над обрывом и надеяться на чудо — то ли от Леса, то ли от Директора…
Ну, а для читавшего «Беспокойство», речь Директора — одна из самых черных страниц в творчестве Стругацких. Едва ли не час отчаяния… Во всяком случае — момент осознания того, во ЧТО коммунарскую идею Полудня может превратить НАРОД. То есть — Домарощинер, говоря уж до конца честно. Даже самец Тузик, выламываясь из живого, цельного образа, вдруг, на прояснении ума, выносит авторский приговор всему этому столь же бредовому, сколь и знакомому Управлению: «Ты превратишь. Тебе если по морде вовремя не дать, ты родного отца в бетонную площадку превратишь. Для ясности».
Не слишком-то хорошими выглядят шансы на реальный контакт с Лесом (читай — с Будущим), когда смотришь на нынешнее, с позволения сказать, Человечество взглядом реалиста. Видéние невольно оказывается злым и даже гротескным, стоит лишь сменить привычно-бытовой фон на нечто нетрадиционное. Страшно вообразить эту свору плохо запрограммированных обывателей из Управления в мире, где начальники вообще никому не нужны, — скажем, на благоустроенной Леониде. Какой-нибудь глуповатый самопадающий археолог — пусть и с оружием — на их фоне смотрится, как добрый гений из будущего. А ведь даже его феноменально проницательному Горбовскому приходится едва ли не насильно обезоруживать, спасая от привычно-обывательской реакции на новое. Как же отнесся бы добрейший Леонид Андреевич к Клавдию Октавиану Домарощинеру и иже с ним?!.
* * *
Как выясняется ближе к концу книги, биостанция произошла от лагерной зоны. Где и отбывал срок лесопроходец Густав. А стало быть — и великий герой Селиван… На лесоповале. Никаких намеков — все сказано напрямую. Три структуры: лагерное начальство с вохрой, научная часть (шарашка) и собственно зэки, лесоповал… Из этих-то корней и вырос весь социум: с умными дураками в картонных масках, с вечным кефиром и с высокими поэтическими мечтами о светлом будущем — с хрустальными распивочными и с писанием стихов хорошим почерком. Что ж, реализм требует полной правды… Это вам не полуденный мальчик Вадим из «Попытки к бегству»: «— …Однако же нельзя все время работать… — Нельзя, — сказал Вадим с сожалением. — Я, например, не могу. В конце концов заходишь в тупик, и приходится развлекаться».
И в завершение метафоры — безнадежные метания Переца, ставшего в одночасье монархом. В этом — горькое предвидение судьбы любых попыток «изменить структуру» бывшей зоны сверху, от ума. Пессимизм строится не на эмоциях, а на холодном и полном понимании. «— История, — хрипло сказал Саул, не поднимая головы. — Ничего нельзя остановить».
Анти-Полдень здесь — вживую. Административный вектор, уходящий основанием в глубь времен…
Приговор.
* * *
Я знаю, меня здесь любят, но меня любят, как ребенок любит свои игрушки. Я здесь для забавы, я здесь не могу никого научить тому, что я знаю…
Кому-то надо уехать, либо мне, либо вам всем.
