Здесь мы переходим к третьей трудности философской логики.
В. Текст (напечатанный в книге, начертанный в рукописи, просто произнесенный) был тем соблазном, ради которого (ради прочтения и слышания которого) совершалась редукция всех ипостасей "внутреннего колледжа способностей" к безличной работе дедуктивного рассудка. Но ведь вне текста, вне фиксированной логики рассуждений деятельность "внутреннего творческого колледжа" действительно логически неуловима, она остается "черным ящиком", предметом догадок, спекуляций, психологических аналогий, онтологических фантазий (нет, нет, очень культурных и полезных фантазий, но абсолютно непроверяемых и логически невоспроизводимых). Логика - вне текста - не может быть предметом логического исследования, она, скажем определеннее, вообще не может быть предметом.
Есть как будто и другой выход. Можно искать реальную логику творческой мысли непосредственно в деле, в продуктах творчества (вне текста, вне слова существующих) - в машинах, статуях, полотнах художника, жилых домах, материальной культуре. Для этого требуется "только" расшифровать эту культуру как деяние, как процесс. Но для такой расшифровки надо нечто знать не только об итоге, но и о замысле, не только о материальном предмете (который получился), но и об идеальном предмете, который как цель, как закон определяет характер и направление деятельности24. Ведь реальная деятельность (эллипс с двумя "фокусами" - предметом реальным и предметом идеализованным) - это двойная, двоякая деятельность, одновременное изменение реального и идеального предмета, невозможного для "земного бытия", не могущего существовать в камне или в металле ("материальная точка", "виртуальная частица", "актуальная бесконечность"). И такое несовпадение, зазор между двумя определениями цельной практической деятельности, двумя ее предметами и составляет сущность, полное определение практики. И вот нам снова нужен текст, в котором и воспроизводится само это несовпадение, сам этот зазор; необходим текст, который для того и пишется, чтобы остановить, замкнуть на себя - до практического воплощения, на полпути - сам процесс мышления как особую (и всеобщую) форму деятельности. Но ведь в тексте пропадает... И сказка про белого бычка начинается сначала.
Чтобы воспроизвести "взаимоотношение" многих "Я" ("внутри" творящей головы) как логическую реальность, необходим текст. Но в тексте творческий диалог усыхает в монолог рассудка! Без разработанной диалогики нельзя понять творчество как логический процесс. Но диалогику эту нельзя разработать как логику. Она исчезает в логически фиксированном тексте. Положение кажется безвыходным. Философская логика что-то вроде "деревянного железа". Когда она становится философией, то исчезает как логика. Когда превращается в логику, то исчезает как философия. Но мы возвращаемся к великим достижениям философии XVII - начала XIX века... Как раз в этом взаимопревращении, в стремлении "поймать обоих зайцев", пойти в две противоположные стороны и заключалась сила и продуктивность несуществующей философской логики Нового времени. А не существовала она потому, что не могла актуально реализовать основного своего определения - не могла быть формой (логически осмысленной формой) самоизменения мышления, самоизменения мыслящего субъекта.
И вот пришел Гегель. Ему удалось наконец вполне сознательно уничтожить всю "многозначность" "способностей", все остатки расхождения между определением "субъекта творчества" и определением текста, положенной теории. Дедуктивный рассудок был так непомерно обогащен и расширен всеми введенными в него определениями познания, что взорвался, лопнул и... показал свою истину как интегрального, единого, диалектического разума. Субъект наконец мог быть адекватно воспроизведен через текст, в структуре бесконечно развернутой дедукции.
Творец воплотился в текст... И перестал быть творцом. Исчез объект познания, исчез субъект творческой деятельности (ведь все познано априори, осталось лишь узнать, что ты знаешь), исчезла возможность логики самообоснования логики, то есть возможность развития логики творчества.
