— А говорят, ты силком их выпихивал, а они уходить не хотели. Тоже лжа?
— И это правда, но опять же с ног на голову поставленная. Старик это был. Он уже лет десять там просидел. Говорит: «Некуда мне ныне идти. Я и ослеп совсем, а тут хорошо. Хоть с плесенью кусок хлеба, а завсегда дадут. Да водицы испить тоже, ежели не забудут. Оставьте меня подыхать. Теперь уж все едино — смерть скоро. Отходился я». Да ты его, может, и сам знаешь, княже. Он ведь в свое время немало по Руси хаживал, людям пел да на гуслях играл. Звонимир это был.
— Кто?! — вытаращился изумленно на своего собеседника Удатный. — Как его звали?!
— Звонимир.
— А ты не ошибся, Константин Володимерович?!
— Точно он. Творимиричем его еще люди называли, которые близ покоев епископских собрались. Плакали некоторые.
— А он?..
— Улыбался. Говорит: «Помнят люди, как я пел. Славно это. А ныне уже и не смогу», — помолчав, Константин добавил сокрушенно: — Он, видать, не только зрение, но и голос там утерял. Так только, сипит да хрипит. Зимой-то не топили. От камня холодом и в жару веет, а уж когда мороз… Как он продержался-то десять лет. Видать, и впрямь здоровье богатырское было.
— Я его в молодости слыхал, еще когда в Торопце княжил, — задумчиво сказал Мстислав. — С той поры и понял, что иная песня в сердце впиться так может, что рана от меча острого усладой покажется. Душу они бередили, и жить после них так же красиво хотелось, как он пел. Надо же, я-то думал, что он помер давно, а он вишь где обретался. И такого человека сгубили. Эх! — хряпнул он со всего маху кулаком по хрупкому столу.
Посуда подпрыгнула и предупреждающе загремела.
— Ты кофейку-то выпей, глядишь, успокоишься, — умиротворяюще заметил Константин, протянув серебряный кубок Удатному.
Тот машинально принял его и вновь произнес расстроенно:
— А ведь как пел, как пел. А они… — Он, не договорив, снова звезданул от всей души по многострадальному столу, который повторного издевательства не выдержал, крякнул в последний раз и сложился вдвое.
Остатки кофе мгновенно выплеснулись, а Мстислав, придя в себя, смущенно встал и вернул сплющенный кубок Константину.
— Ты уж извиняй, Константин Володимерович, что напроказил тут малость. Поверь, не со зла. Пойду я, пожалуй, а то еще чего-нибудь сворочу. Поговорить надобно кое с кем.
Уже на выходе из шатра он обернулся:
— Я вот еще что хотел спросить у тебя, — и замолчал, внимательно вглядываясь в лицо рязанского князя, после чего поинтересовался, указывая пальцем на лоб Константина: — Это у тебя откуда взялось?
— А что там? — удивился князь.
— Да то ли шрамик небольшой, то ли… — и снова не договорил, глядя испытующе.
— Негоже князьям шрамы да рубцы считать, — пренебрежительно отмахнулся Константин. — Но ты спросить чего-то хотел. Или забыл?
— Точно, совсем забыл, — улыбнулся Мстислав, и лицо его как-то сразу посветлело. Уже садясь на коня, он добавил, глядя куда-то в сторону: — Послов ты нынче же зашли, прямо к вечеру. Думаю, миром все уладим. А коль не захотят, так я их сюда собрал, я и разгоню.
— А если не послушаются? — осторожно спросил Константин.
— Меня?! — ахнул Мстислав. — Да они… Да я тогда… Хотя… — Он как-то растерянно улыбнулся. — А ведь и впрямь могут не внять словам. Точно ты сказал. Царя надобно сажать. Ну а пока его нету, — он озорно подмигнул, — лупи всех, кто останется, в хвост и в гриву. Я им не заступа. Только вот что, — помедлив, произнес он. — Меня ведь и зятек мой дорогой может не услышать. Он же как бык бешеный становится, едва о тебе заслышит, так его обида гложет. Ты тогда с ним, Константин Володимерович, как себе хошь поступай, а Константиновичей не забижай. Дети еще совсем. Грех на тебе будет смертный.
— Все исполню, как ты сказал, Мстислав Мстиславович, — клятвенно заверил и даже перекрестился для вящего подтверждения Константин, а глядя вслед отъезжающему всаднику, добавил вполголоса: — Меня бы не отлупили… в хвост и гриву. Людей-то и трех тысяч не наберется, если булгар не считать.
Но тут же встрепенулся, ибо время поджимало, и скомандовал своим людям:
— Собираемся и уходим.
