— Да они по-нашему и говорить, поди, не могут. Нехристи ведь.
— Они и не говорили, только у меня мать — половчанка крещеная. Сызмальства своему языку обучала. Им-то и невдомек, что княгиня переяславская все, что они бормочут, понимает, потому и не таились.
— Да отобьется, небось, князь рязанский. Он же лихой, — махнул беззаботно рукой Любомир, — куда там двум-трем сотням половецким град русский на копье взять. Кишка у них тонка.
— А если сразу две орды придут? — спросила княгиня строго. — У хана Котяна, как сами половцы сказывали, похваляясь, — тысяч сорок, да у Юрия Кобяковича не меньше. Конечно, в запале чего не скажешь, но даже если вполовину правда — все равно худо рязанцам придется. И Константин не поможет. Ему другое дело сыщется — рати удерживать, кои волоком с Десны на Угру перейдут, а оттуда по Оке до самой Рязани домчат. Хотя даже не одно — два дела. Еще и булгары с Волги двинутся. Не зря же князь мой к ним своих лучших бояр отправил, — пояснила она улыбчиво и гордо вскинула голову. — Так что быть мне к осени в аксамиты да паволоки разодетой. Опять же слыхала я, что и златокузнецы в Рязани тоже знатные. Стало быть, и колтами[85] разживусь.
— А хорошо ли о таких тайнах с гостем торговым болтать? — грубовато заметил Любомир, торопясь опасный разговор закончить. — Мы же ныне тут, а завтра там. Опять же язык за зубами держать не приучены.
О таких важных новостях надлежало в срочном порядке, ни минуты не медля, известить князя, вот парень и ляпнул, чтобы Ростислава обиделась и ушла.
— Да чего тут бояться, — равнодушно передернула она плечиком. — Даже если бы ты и восхотел упредить, так все равно не удастся тебе. Мой князь зело умен — для торгового люда все пути теперь перекрыты напрочь. По Десне, пока рати не пройдут, дозоры никого не пропустят. Ежели только лесами податься, да не вдоль рек, а прямиком на восход, — протянула задумчиво. — Ну, тогда, может, гонец и поспеет. Но нешто кто до такого додумается? — и посмотрела испытующе. — А что касаемо языка за зубами, так мне почему-то мнится, что совсем оно и не так, — медленно, нараспев произнесла княгиня, в упор глядя на Любомира. — Когда надобно, твой язык будто в ларце за семью замками.
— Не боишься, княгиня, что ошиблась? — улыбнулся тот насмешливо.
Из последних сил старался он виду не подать, что теперь торопится, как никогда ранее не торопился.
— Нет. Я иного боюсь — чтоб ты не ошибся, — ответила Ростислава, так же медленно и отчетливо выговаривая слова. — Как тогда зимой, помнишь? Ну, у терема княжеского во Владимире.
— Спутала ты, княгиня, — с трудом выдавилось непослушными губами.
— Вот того я и боюсь, что спутала, — вздохнула она печально и пошла с торга, низко-низко голову склонив.
Ростислава и впрямь боялась лишь того, что Любомир не поверит ее словам. И что тогда? А тогда…
«Бр-р! Лучше не думай об этом, — сердито приказала она самой себе, но тут же пожаловалась: — Да как же не думать, коли сердечко так и болит, так и стонет».
Она вспомнила, как около месяца назад Ярослав взял ее с собой в Киев с отцом повидаться. Был он непривычно ласков, шутил, улыбался, хоть и натужно, сулился и то ей купить, и это. Ростислава сразу поняла, что боится он, будто княгиня худое что отцу про него расскажет, а тот сызнова осерчает. Самому Ярославу о догадке своей она ни словечка не вымолвила, только усмехнулась в душе презрительно — сколько уж лет прожили вместе, а муж так и не понял, что жалобами она отродясь не занималась, да и вообще…
Тот памятный разговор с батюшкой состоялся чуть ли не перед самым отъездом. Да и то сорвалась она попросту, когда Мстислав Мстиславович, округлив глаза, стал рассказывать ей про Константина, да про то, каким зверем рязанец оказался, и даже князей не пощадил — повесил прилюдно.
Хотя нет. Тогда-то она как раз смолчала. Это уж потом, когда отец начал ей рассказывать, что Константин, помимо всего прочего, еще и язычник тайный, да не просто богам старым молится — то полбеды. Он ведь вовсе дьяволу душу продал, с нечистью спознавшись. Печать каинову на нем сам епископ приметил, а дружинники Константиновы сами сказывали, будто он с водяным разговоры разговаривал и все, поди, о колдовстве и прочей мерзости. Вот тут-то Ростислава и не стерпела.
