— Так что, совсем ничего не было? — не понял Константин.
— Почему не было? Было. Медовуха была у Хрипатого. Да, видать, он, стервец, совсем молодую нам подсунул. Старую пожалел. А она, пока не выбродит свой срок, не угомонится. Такую выпить, так она в голове бродить начинает да такого там накуролесит. Это еще славно, что токмо во сне, а представь, ежели бы ты наяву какую бабу за ведьму принял и учал по всему селищу с колом за ней бегать.
— Так это что — сон был?
— А ты как сам-то мыслишь?
— Ну, не знаю, — начал сомневаться Константин. — А бок?! — почти радостно вспомнил он. — Мне же тиун бок пропорол своим колом.
— Покажи. — Улыбка с лица Маньяка сползла, и он сразу посерьезнел.
— Вот, — заголил на себе князь рубаху и искренне удивился: — Ничего не понимаю.
Дивиться и впрямь было чему. Кровавое пятно на одежде оставалось, а вот самой раны, про которую еще ночью, после тщательного осмотра, ведьмак сказал, что она лишь чуть серьезнее царапины, потому как ничего не задела внутри, уже не было. Правда, исчезла она не бесследно — небольшой шрам еще красовался на этом месте, но любой лекарь сказал бы, глядя на него, что ему не меньше недели, а то и двух.
— Это ты где-то неосторожно чиркнулся, а той ночью он у тебя малость приболел, — пояснил Маньяк равнодушно. — Вот тебе и приснилось, будто тебя кто в бок пырнул.
— А кровь на рубахе? — не унимался Константин.
В ответ Маньяк молча поднял левую руку, кое-как перебинтованную, и, повертев ею, пояснил:
— Тиун — дубина глупая, на сеновале косу забыл, вот я и порезался. А ты, видать, когда меня за руку брал, то ее же потом и к своему боку прижимал. Такое бывает.
— Ничего не понимаю, — растерянно прошептал Константин. — Уж очень все ясно помнится. Разве во сне так бывает?
— Говорю ж, медовуха поганая у Хрипатого. Она это, больше нечему. А про ясность я так скажу. Ежели тебе щепотку сушеных мухоморов дать, так ты такое учудишь — небо с овчинку покажется.
— Ну, если медовуха, — неуверенно протянул Константин. — Погоди, погоди. А ведьма-то была? Васса-то?
— Точно, — хлопнул себя по ляжкам ведьмак. — Ай да молодец ты, княже. Вот что значит голова ученая. Мы ж к ей перед самой свадебкой заходили. Потому и привиделась она тебе. А я-то мыслю, откуда у тебя в снах ведьма, коль тебе их в яви ни разу зрить не доводилось?
— Так она жива? Разве ты ее не…
— Подсобил уйти — это верно. Вишь как оно — до медовухи ты все запомнил, а дальше началось.
— А она…
— Да что она, — досадливо перебил Маньяк. — В домовину ее положили, снесли, как и всех, на буевище да закопали.
— А кол?
— И кол воткнули в могилу — ведьма ж чай.
— А она что же — не вставала совсем?
Ведьмак жалостливо посмотрел на князя и заметил:
— До Рязани твоей хода еще изрядно. Может, ты еще малость поспишь, а? Тока когда чертей там во сне учнешь гонять, не забудь — первым делом зеленых лупи. Они самые зловредные. А уж проворные — страсть. Это мне мужик тот из Приозерья сказывал.
— Да ну тебя, — обиделся князь, закрыл глаза и… правда уснул, причем проспал до самой Рязани, продрав глаза лишь под утро, да и то не потому, что выспался, а потому, что замерз от утренней речной прохлады. Спал он, правда, без сновидений. Медовуха, наверное, выветрилась.
А едва проснулся, как ему уже стало не до рассуждений о том, что в Кривулях было наяву, а что приснилось. Он даже с пристани сойти не успел.
— Нашелся! Нашелся! А мы-то тебя уже обыскались, княже! — заорал обрадованный донельзя Епифан, тряся своей кудлатой бородой.
— Стряслось что? — недовольно спросил князь.
— Ничегошеньки, — оторопел Епифан. — Слава всевышнему — все в порядке.
— А чего ищете? — не понял Константин.
— Так ведь гонец прибыл еще на рассвете. Сказывал, чтоб тут же его к тебе провели, что, мол, он такое везет, о чем князя незамедлительно упредить надобно.
