Да вдобавок ко всему образовался еще один плюс, уж вовсе непредвиденный. У Леща, вишь, баба тяжко рожала. К тому времени, когда Константин приехал, пятый день пошел, как она мучилась. А в этих краях слушок такой ходил, что, мол, стоит князю хотя бы легонько рукой роженицы коснуться, как у нее все хорошо будет.
Откуда такое поверье пошло — Константин не вникал. Зато когда Лещ ему все это рассказал и, замявшись, попросил с ним до баньки пройтись, тут-то оторопь его и взяла. Может, в старину князья какие-то особые слова знали или, скажем, какие-то сверхъестественные способности имели, но он-то точно знал, что не суметь ему подсобить женщине.
Однако делать нечего. Ближе к вечеру, еще перед застольем, заглянул он в баньку и все сделал точно так, как просили. А буквально через несколько минут — за столом едва только одну чашу опрокинули — прибежал сияющий малец и прямо с порога Лещу выпалил:
— Батька, а матка там разродилась. Сестренка у меня ныне, да не одна, а две сразу.
Народ уважительно покосился на князя, причем половина, не меньше, решила, что он не только подсобил с родами. Как знать… Может, на самом-то деле всего одна девка должна была родиться, а не две, но о подозрениях этих дружно умолчали.
Тут-то веселье и началось. Вот только некоторые дружинники, прибывшие с Константином, вновь начали как-то опасливо на князя своего коситься и между собой перешептываться. Уже в конце застолья один из них не утерпел и, улучив удобный момент, когда никто не прислушивался, тихонько шепнул Константину:
— Слышь, княже, ты бы того… малость поостерегся, — и, видя, что тот ничего не понимает, уже прямым текстом и безо всяких намеков влепил: — Сила-то у тебя могутная, тока в ход ее пускать с оглядкой надобно. Не выказывать ее всю-то сразу, — и пояснил, хмурясь: — Не мое енто дело, конечно, тока народ здесь уж больно дикой, могут и не понять.
Константин в ответ лишь молча кивнул и устало вздохнул, не зная, что и сказать-то по такому поводу. Мол, понял он все, а за предупреждение спасибо. Сам же невесело задумался, за кого теперь его дружинники своего князя принимают. Хорошо, если за какого-нибудь ведуна доброго, а если чего похлеще?
Впрочем, много думать да гадать не пришлось. Времени на это не было. Уже на другое утро примерять пошли — где да что ставить. Весь день, почитай, ухлопали, но зато разметку сделали везде и всюду. Теперь можно и в путь собираться, но не обратный, а к главному становищу половецкой орды.
Не побывать в гостях у своего шурина было никак нельзя — обидится смертельно, да и лошадок прикупить необходимо, причем не меньше трех-четырех сотен. Половина для дружинников, им не впервой диких коней объезжать да себе под седло ставить, а еще половину — для будущих поселенцев.
Мысль о том, что ни одна живая душа может вообще не согласиться переехать из благодатных краев южной Франции в неведомую Русь, Константин старательно от себя отгонял.
Это когда-то они благодатными были, лет двадцать-тридцать назад. Но в то время и он сам даже не подумал людей оттуда на новые земли звать. Ныне же там война идет. Когда твою жену с дочкой в любой момент могут изнасиловать, когда залетные молодчики, почему-то именующие себя рыцарями, походя грабят все твое хозяйство, а если свезло и они к тебе не заглянули, то просто поля вытаптывают без жалости — тут поневоле убежишь куда глаза глядят. Крестьянин, конечно, человек по своей натуре весьма терпеливый, но если такое из года в год происходит, то тут уж ни у кого терпения не хватит.
«Хоть сколько-то, хоть десяток-другой человек, а должны приехать», — убеждал он себя. И до тех пор это твердил, пока сам твердо не уверился в том, что да, будут люди. Должны первые ласточки прилететь, а уж за ними и прочие перелетные птички потянутся.
Перед отъездом Константин еще успел побывать на крестинах новорожденных девчонок и даже, чуя невысказанное, пусть уж очень наглое, но весьма горячее желание счастливого отца, самолично одну из них окрестил в местной ветхой и тесной церквушке, заметно покосившейся набок. Вместе со всеми посидел, не чинясь, на застолье, где ему отвели самое почетное место, отведал заветного крестильного блюда, щедро выкупив
