— Ты прав, мой умный Хур, — откликнулся Субудай. — Я мыслю, в какую ловушку ты залезешь снова, чтобы придумать, как тебя оттуда извлекать.
— Це, це, це, — защелкал языком вошедший. — Будь осторожен в своих словах, словно лошадь, идущая по весеннему льду. И потом, сколько раз мне приходилось убивать воинов, случайно услышавших, как ты меня назвал Хуром? Ты не считал? Так я тебе скажу — четырежды. Почему ты не хочешь называть меня так же, как все, — Джэбэ?
— Хур короче, — веселился одноглазый. — Но зачем ты сердишься? Разве ты не знаешь, что в гневе и прямое становится кривым, и гладкое — сучковатым?
— Зато я знаю, что ягненок на вертеле от жара огня источает жир, а печень человека от обиды — желчь, — хмуро заметил Джэбэ. — После разговора с тобой мне впору не выходить из своей юрты целый день, потому что я чувствую, как моя желчь растекается по всему телу.
— Если любишь мед, зачем жалуешься на укусы пчел. Нравится, когда тебе льстят в лицо, терпи и правду, сын певца, — насмешливо ответил Субудай. — А то ты как дикий жеребец, на которого первый раз надели седло, — тут ему тянет, там давит, в одном месте натирает, в другом — болтается. Лучше говори дело.
— Мы разбили этих диких горцев, что неслись на нас подобно стае бешеных собак. Теперь дело за их городами, но ты почему-то не хочешь идти туда.
— Я люблю степь и не люблю горы, — перестал улыбаться Субудай. — Если повелитель вселенной скажет свое слово — я пойду туда, хотя любви к ним у меня все равно не прибавится. Но он его еще не произнес, а караван, который сворачивает с проторенных путей, может заблудиться.
— У нас сейчас все пути нехоженые. Любой из них — дорога в неведомое, — упрямо возразил Джэбэ. — Зато в другой раз они смогут лучше подготовиться для встречи непрошеных гостей.
— Тогда мы им напомним, как поступают гости с нерадушным хозяином — только и всего. Кроме того, мы уже перерубили у бочки обруч, так что рассыплется она сама. Что же до нехоженых путей, то тот, что ведет в горы, вряд ли подойдет нам. Хороших пастбищ нет ни по дороге, ни в конце ее. Так зачем нам нужен этот путь?
— Слишком острый кинжал может повредить даже собственные ножны. Не думай, что ты умнее всех — это всегда плохо заканчивается. А знаешь ли ты, что пока мы тут отдыхаем, царь гурджиев[124] Лаша уже собрал все свои тумены и сейчас собирается выйти нам навстречу?
— Значит, я был прав, как и всегда, — хладнокровно заметил Субудай. — Зачем пауку идти за мухой, когда она сама летит в его паутину?
— Это очень большая муха, — буркнул Джэбэ.
— Тем больше почета пауку, — усмехнулся одноглазый полководец. — Коршун может закогтить жалкого зайца, но только орлу под силу поднять с земли ягненка. Мы все сделаем точно так же, как и прежде. Я пойду немного вперед, а ты сядешь в засаде. Когда я отступлю, ты ударишь по ним сзади, и мы расколем их, как камень раскалывает сладкую мозговую кость. Мы так часто это делали, что становится скучно, а потому меня больше заботит то, какой путь нам избрать потом, ибо помни, что повелитель вселенной назначил нам быть не одора[125], а хоорцах[126].
— Я этого никогда не забывал, — хмуро возразил Джэбэ. — Так какой же путь ты видишь перед нами и видишь ли вообще? — зло усмехнулся он, намекая на левый незрячий глаз своего собеседника.
— Даже одним своим глазом я вижу этот путь лучше, чем ты двумя, — хладнокровно парировал его наскоки Субудай. — А вот хватит ли у тебя смелости следовать за мной?
— Я не трус! — разозлился Джэбэ.
— Этого никто не говорил, — спокойно сказал одноглазый. — Не бери горячую головешку из костра — обожжешь пальцы. Бери лучше пример с меня — я пью кумыс и думаю. Опаздывать недопустимо. Спешить — еще вреднее. Лучше всего приходить вовремя и в нужное место. Мы пойдем берегом моря, пока не минуем горы.
— Но там стоят железные ворота[127], — возразил Джэбэ. — Как ты их пройдешь?
— Мы их пройдем, — сделал ударение на первом слове Субудай. — Мы, а не я. Один конский волос порвать легко, но если свить из них веревку… Хотя зачем я рассказываю, будто ты сам не знаешь, как прочны наши арканы.
