«И где он текст-то откопал?» — подумал Константин, а потом вспомнил, как весь последний день княжичей не видно и не слышно было. Спросил у дворни, а те ответили, что дети вроде как с Творимиром. Этому Константин доверял, да и других неотложных дел хватало, так что больше мальчишек не искал. А они вишь чего удумали. Ну и что ж, что голос детский — зато клятву как чеканит. Такой голос не подделаешь — сразу чувствуется, что от всего сердца он идет, искренне.
Уезжал рязанский князь из Переяславля-Южного с легким сердцем — верил, что здесь все в порядке будет. Расставанье трогательным получилось, хотя прощались по-взрослому, без поцелуев. Как-никак хоть и удельные, но уже не княжичи перед ним стояли — подлинные князья, особенно Василько с Всеволодом. Таких поцеловать — обида смертная будет. А так хотелось.
— Побыл бы еще, — застенчиво предложил Василько.
— Ага, — подтвердил Всеволод.
— Исчо, — протянул маленький Юрьевич.
— Я бы с радостью, — улыбнулся чуть виновато Константин. — Но княжий долг требует. Надо воеводу своего догонять. Негоже, когда он один в грады чужие въезжать станет.
— Чтобы Русь единой стала, — кивнул Василько понимающе. — Тогда езжай.
Молодец, мальчишка! Здорово все запомнил!
— В гости скоро ли приедешь? — не удержался Всеволод.
— Пожалуй, по первопутку нагряну, — пообещал рязанский князь. — Я же столько всего интересного вам еще не рассказал.
Едва произнес это, как глаза у обоих загорелись радостно. Пришлось тут же зарубку в памяти сделать — умри, но выполни. Слово князя — золотое слово. Сам их этому учил. С тем и укатил вдогон за Вячеславом, который как раз из Смоленского княжества уже возвращался.
Оно тоже почти свободным оставалось. То есть почти, но не совсем. Земли удельного вяземского князя Андрея Долгая Рука, так же как и Дорогобуж, рязанские отряды заняли.
То же самое произошло и с Владимиро-Волынским княжеством. Территорий, принадлежавших молодому Даниилу Романовичу, рязанский князь не коснулся, зато владения погибшего Ингваря Луцкого и живого Александра Бельзского взял под свою руку, выйдя, таким образом, второй раз на границу с поляками.
Разница была лишь в том, что на севере, в районе глухих болот Полесья, Константин вышел на границу с князем Конрадом Мазовецким, приютившим Михаила Городненского, а заодно с Конрадом заполучил в соседи беспокойных ятвягов, воинственную литву и прочие дикие племена, населяющие Прибалтику. На юго-западе же с Рязанским княжеством теперь сошлись земли Малой Польши, где от такого соседства сразу стало неуютно в своем краковском замке князю Лешко I, прозванному Белым, — родному брату Конрада Мазовецкого.
В Чернигов Константин въезжал тоже с тяжким сердцем. Как ни крути, а траур в княжеском тереме — его работа. Говорить-то что угодно можно: сами, мол, полезли, сами мира упрямо не хотели. Короче, кругом они — не ты виноват. И все складно получается, все правдиво — не подкопаешься. Ну а теперь в глаза вдовам и сиротам загляни — повернется язык такое ляпнуть? То-то и оно. Лучше уж вовсе ничего не говорить, а еще лучше — вообще глаза не мозолить и даже не появляться поблизости. Только никуда не денешься — княжий долг обязывает самолично под свою руку принять черниговские земли.
Но и тут у Константина схитрить получилось. Решил он, что пусть их лучше подручник будущий принимает. К тому же должок за ним — из полона Ингваря вытащили, где тот сидел. Правда, полон тот — с подвалом Глебовым, что в Рязани был, — не сравнить. Одно лишь утеснение и было у Ингваря — выходить ему дальше двора никуда не позволялось. В остальном же — ешь, пей, гуляй, сколько твоей душе угодно.
Однако и с ним тоже не все ладно получалось. Вячеслав не доглядел, когда остатки княжеских ратей под Ростиславлем в пух и прах разносил, а предупредить некому было. Словом, не уцелел брат его Роман. Тело они, конечно, привезли в Чернигов. И мед для домовины нашли, чтобы не разложилось, и все остальное сделали честь по чести, но кому легче от того, что все приличия соблюдены?
Ингварь же молодцом оказался. Постояв возле колоды дубовой, в которой тело его брата покоилось, нашел в себе силы, чтобы рассудить здраво:
