Последнее, правда, он допускал только в разговорах с другими, да и то лишь тогда, когда не замечал, что в отдалении маячат Василько или Всеволод. Но ребята все слышали, и коробили их эти слова здорово. Да и кому приятно такое о родном отце слышать?
Константин же о своем тезке иначе говорил — ум его высоко оценивал, доброту, великодушие, любовь к книгам. Причем все искренне, от души, а это тоже важно. Дети — они фальшь остро чувствуют. Их лицемерным сюсюканьем не проймешь. Даже хуже будет. А когда догадаются, что ты им говоришь одно, а думаешь об этом совсем иначе, то и вовсе пиши пропало. Не простят и помнить долго будут.
И так Константин своего тезку захвалил, что чуть ли не до абсурда дело дошло. Уже сам Василько, на правах старшего сына, позволил себе легкую критику в адрес отца.
— А воевать тятя не любил, — заметил он и вздохнул осуждающе.
Пришлось новый курс ликбеза им обоим закатить и о войне рассказать. Но не о той, какую они себе по малолетству понапридумывали, а о настоящей, без прикрас, чтоб мальчишки воочию себе ее грубый жестокий оскал представили, с кровью, с болью, со сбитыми ногами, с ранами, от которых смердит, потому что они гнить уже начали. Судя по тому, как у ребят лица побледнели, а у Всеволода лоб и вовсе испариной покрылся, воображение у обоих хорошо сработало, в пользу князя.
Закончил же Константин неожиданно:
— Любить войну не за что, но воевать уметь надо, если дело того требует. Ваш отец как раз из таких был. Настоящий князь. Не зря у него в дружине лучшие из лучших служили. Да так любили вашего батюшку, что после его смерти к вашим стрыям переходить отказались наотрез, хотя им и предлагали.
— И стрый Ярослав предлагал? — уточнил Всеволод.
— И он тоже, — подтвердил Константин. — А они ни в какую. И воевать, если нужно, ваш отец получше многих умел. Когда он за справедливость под Липицей бился, то тех же владимирцев с суздальцами разбил наголову.
— А стрый наш ничего не сказывал о том, — заметил Василько.
— Как же, будет он рассказывать, — усмехнулся рязанский князь. — Он же чуть ли не самый первый от него улепетывал, да так, что только пятки сверкали.
— Стрый?! — завопил радостно Василько, не верящий ушам своим.
— От батюшки?! — вторил ему изумленный Всеволод.
— Именно стрый и именно от батюшки, — подтвердил Константин.
Дальнейшее произошло всего через день после этого разговора. Константин собрал в большой просторной гриднице княжеского терема оставшихся под рукой своих тысяцких на очередной совет, чтобы решить вопрос — как дальше быть с Переяславским княжеством. Внезапно вошли Василько и Всеволод. Были они непривычно серьезны, нарядно одеты, преимущественно в алое, как и положено княжичам, хоть и маленьким. Зашли не одни — за руки старшие братья держали своего меньшого, пятилетнего Владимира. По другую сторону от Василька гордо вышагивал еще один Всеволод — единственный сын Юрия Всеволодовича. Ему шесть лет совсем недавно исполнилось.
— Мы готовы, — гордо заявил Василько, пройдя всю гридницу и остановившись прямо перед Константином.
— К чему? — поначалу даже не понял рязанский князь.
— Княжество Переяславское из дланей твоих прияти и роту дати в том, что будем верность тебе хранити, яко сподручники твои, — нимало не смущаясь от десятков глаз, на него устремленных, отчеканил тот заранее приготовленную фразу.
Иные из тысяцких даже заулыбались невольно. Уж больно потешным был контраст. Сами-то мал мала меньше, а глазенки горят, суровые такие, фу ты ну ты. Им бы хоть росточку побольше…
А тут и младшие княжата — даже до того, чтобы их княжичами называли, они и то еще не доросли, — в один голос, с серьезной важностью на детских личиках подтвердили заявление старшего:
— Лоту, лоту дати.
Иные из собравшихся и вовсе прыскать в кулак стали, не в силах сдержаться. Но Константин этих весельчаков быстро остудил. Так взглядом ожег, что сразу все и все поняли. Сам тут же со своего стольца поднялся сноровисто и меч из ножен вытянул.
— Повторяй за мной, — предложил, но Василько только головой замотал отчаянно.
— Я сам все ведаю, — заявил он и принялся говорить. Слова клятвы звучали звонко, отчетливо, только голос немного от волнения подрагивал.
