Рясское поле, что верстах в двадцати пяти к югу от Ряжска начинается, для конницы плохо пригодно — уж больно мягкая земля в этой сырой низменности, замкнутой почти в квадрат Рановой на западе, Хуптой на востоке, а Ягодной Рясой и Становой Рясой, что в Воронеж впадают, — на юге. Однако пройти неспешно его можно. Одна беда — не получалось неспешно-то.
Снова ростовский полк тысяцкого Лисуни насмерть встал на самом опасном направлении — там, где сподручнее всего в степь уйти. Пока два хана размышляли, куда сподручнее повернуть, — сзади тревогу забили. Мол, сверху по Хупте еще одна рать спешит и уже с ладей сходит. Час-два, и тут объявится.
Тут уж не до раздумий стало. Забирая круто вправо, в сторону Рановы и Ягодной Рясы, они попытались там прорваться — вновь не вышло. Суздальский полк тысяцкого Спивака дорогу перегородил. Атаковать русские ряды, чтоб напролом через них уйти, не получилось.
Половецкий всадник чем хорош? Стремительностью своего напора, быстротой удара. Потому и легкую саблю мечу предпочитает. Нет в нем тяжеловесности и основательности, нет русского упорства и стойкости. Чуть увяз в сече, не поддается враг в первые же минуты боя — значит, бежать надо, если есть куда.
А какая может быть стремительность, когда чуть ли не перед самым русским строем не пойми откуда столько деревьев свежесрубленных взялось? Иной ствол в траве высокой и вовсе не видать — лишь когда конь, споткнувшись, седока с себя сбрасывает, тогда только и сознает половец, что досадное препятствие на пути ему встретилось.
Еще правее попытались взять степняки, так там и вовсе конница ряды свои строит, копьями щетинясь. И заметались две орды в беспорядке, не ведая, что им делать. Им бы, все воедино собрав, одним кулаком ударить в любой из пеших полков, глядишь, и прорвались бы, но Котян по старой привычке посоветовал Юрию Кончаковичу большой откуп князю Константину предложить.
— Людей сохраним — на другой год на Русь придем. Тогда и возьмем все с лихвой, — заявил он.
— Не всегда князья на откуп согласие дают, — колебался Юрий Кончакович.
— Не дают, когда видят, что если побьют — все ихнее будет. Ныне не то. Они сами ведают, что мы ни с чем идем: ни серебра, ни полона. Заложников оставим, сыновей оставим, а откуп потом пришлем. Биться же станут — ничего не получат. Зачем им просто так биться.
— На меня князь Константин сильно зол. Второе лето я к нему в гости хаживаю. Боюсь, откажется.
— Я сам к нему говорить поеду, — заявил Котян. — Его отец, Володимер Глебович, на половчанке был женат. И сам он с Данилой Кобяковичем породнился. Должен на серебро согласиться. Обязательно должен.
Первым разочарованием старого хана стало то, что до Константина его просто не допустили. То ли не пожелал рязанский князь с Котяном говорить, то ли и впрямь не лгал молодой воевода, утверждая, что нет сейчас его в стане, — кто ведает, где правда.
Поначалу, увидев, какой юнец с ним говорить собрался, хан даже оскорбился немного. Затем, подумав, наоборот, порадовался в душе. Такого мальчишку да чтоб не провести…
Промахнулся Котян и крепко промахнулся. О своей хитрости высоко возомнил, воеводу же недооценил. Хотя если бы до торга дело и впрямь дошло, то как знать — глядишь, и удалось бы в чем-то надуть русичей. Но вот беда — не стал Вячеслав торговаться.
Поначалу вроде бы все к этому и шло, то есть к торгу и откупу. Цветистый говор Котяна Вячеслав слушал спокойно, хана не перебивал, на все его вопросы о здоровье родни, принятые у степняков, отвечал обстоятельно и многословно. Да и сам в ответ много спрашивал — о женах, о детях, о прочих родственниках. У хана такое ощущение сложилось, что если бы не время позднее, ближе к ночи, то русский воевода и вовсе до седьмого колена в родне Котяна добрался.
Чем все закончилось? А ничем определенным.
— У нас на Рязани с неких пор ваш хороший старый обычай принят: о делах только на второй день говорить, — заявил юнец и в ладоши хлопнул, чтоб еду с питьем заносили в шатер.
— А и крепок на мед русский воевода, — подивился наутро Котян, вставая с разбитой головой.
Остаток вечера и начало ночи он уже помнил смутно, даже очень смутно. Да и не мудрено. После трех первых чаш хмельного меда, которые пришлось осушить до дна, хан попробовал было как-то ускользнуть от четвертой, но Вячеслав был настойчив.
