— Ночью кто-то проник в миссию и заколол его ножом. Поторопись.
— Как же так? Ведь все там уважали миссионера...
— Ничего не знаю. Не мешкай.
— А как же с моим богослужением? — спохватился я.
— Твоим первым богослужением будет отпевание Фасати. Потрясенный трагической вестью, я вернулся в келью, чтобы взять с собой револьвер, с которым не расставался в Гиманджунге. Но меня опять задержали:
— Викторио, не забудь зайти к столярам и взять гроб... Я погрузил в тонгу окрашенный черной краской гроб, сел рядом с возницей, и мы отправились.
Жара изнуряла. Лошадь устала, клочья пены срывались с ее губ. В Гиманджунгу мы прибыли, когда уже совсем стемнело. Пустынный и мрачный вид, ни одного огонька. Войдя в комнату Фасати, я ощутил тошнотворный запах разлагающегося тела. Зажег свет. Вокруг летали и жужжали большие мухи, комары и другие насекомые. Стало жутко.
Тело Фасати, одетое в белую сутану, покоилось на столе. Он был еще более изможден, чем при жизни. Вместо лица — один череп, обтянутый кожей. Сложенные на груди руки — одни кости. Меж пальцев был вложен образок святого Боско. По углам стола стояли оплывшие свечи. На полу валялись увядшие цветы.
— Принесите гроб, положите в него тело покойного, закройте крышкой и забейте гвоздями, — приказал я бенгальцам.
Но они стояли, не трогаясь с места. На их лицах было видно отвращение.
— Вы получите спирт, чтобы протереть руки, да и выпить тоже, — сказал я. — Иначе мы все заболеем холерой!
Но и это не подействовало. Пришлось самому управляться. Я с трудом уложил покойника в гроб, закрыл крышкой и заколотил гвоздями. После этого мы все вместе отнесли гроб в церковь.
Весь издерганный, я вернулся в свою комнату, выпил полстакана спирта и в изнеможении упал на кровать.
Утром я велел звонить в колокол, созывая верующих на похороны. Долго звучал колокол, разнося весть о несчастье. Из городка и его окрестностей стали стекаться прихожане. Многие принесли сосуды с ароматным сандаловым маслом, цветы. Ими мы и украсили гроб.
Собравшиеся не перемешивались между собой — каждый стоял в отведенном для его касты месте. Итак, я в первый раз проводил богослужение. Все шло невпопад, я часто ошибался, даже песнопения перепутал.
Когда с грехом пополам я закончил заупокойную молитву, в церковь вошел махант Магджура. Его слуги несли громадную гирлянду из сандаловых листьев. Аромат разнесся по всему храму. Махант почтительно остановился у. гроба, поклонился и прочитал мантры.
Верующие построились для траурной процессии. Ко мне подошел Магджура, почтительно наклонил голову и сочувственно произнес:
— Ваша скорбь — наша скорбь.
Я направился к дверям церкви. За мной построились люди с хоругвями и гирляндами цветов. Четверо мужчин вынесли гроб на церковный двор. Здесь была вырыта могила. Гроб поставили на ее краю.
Я стал по другую сторону могилы и начал прощальную речь:
— Христианин никогда не остается одиноким, бог его не покидает, — сказал я и подумал: «Но это же ложь». — Господь — наш свет, наше счастье и радость. — «Учи людей, ты обязан их учить, хотя сам не веришь тому, о чем говоришь», — стучало в моем мозгу. — Мы счастливы, что верим в господа. В него верил и миссионер Камиль Фасати. — «А ведь я сам лицемер», — бичевал я себя. — Жестокий человек отнял у него жизнь. Но его душа вместе с ангелами смотрит на нас, воздающих должное ему и его непреходящему труду миссионера. Фасати трудился самоотверженно. Его помыслы были чистыми, слова приятными, а труд добродетелен. Да возрадуется он в царстве небесном, да сподобится божьей благодати.
На могиле Фасати мы установили крест из сандалового дерева и пригласили всех на поминки. У стола собрались ближайшие друзья покойного. Пришел и махант Магджура.
Когда все разошлись, я обратил внимание на открытый шкаф в спальне Фасати. На полочках были разложены лечебные травы. Я стал перебирать их, и вдруг что-то сверкнуло. И только тогда я понял, что это были спрятанные среди трав драгоценные камни, уже отшлифованные и еще не обработанные. Видимо, Фасати готовил посылку для брата.
На другой полке я обнаружил тщательно упакованный гашиш. Быть может, он сам употреблял наркотики? Но я никогда не видел его курящим. Он нюхал табак, как это делают большинство итальянских миссионеров. И только после знакомства с его дневником все стало ясно. «Когда все вокруг растворяется в воздухе и меня охватывает неизъяснимая, быть может, божественная благодать, — писал Фасати, — я становлюсь счастливейшим из людей... Самые счастливые те, кто познали блаженство, которое дает гашиш».
