— Может, они кофейку пошли попить… На улице сейчас не очень жарко. Особо не поишачишь, а? — И цинично добавляет: — Не хотел бы я сейчас быть на их месте.
Некоторое время мы лежим молча и неподвижно, стараясь даже сдерживать наше дыхание. Ничего не слышно. Тишина настолько острая, пронзительная, что напоминает мне длинную высокую ноту. Эта тишина пронзает душу насквозь.
— Скажи, они сейчас придут?
— Слишком рано!
— А в котором часу они…
— Часа в четыре, в пять, думаю. Но точно сказать не могу, меня еще ни разу на такое мероприятие не приглашали.
На стене я вижу странную тень от его головы. Она колеблется от дрожащего света ночной лампочки. Мне хочется кричать при мысли, что завтра утром этой тени уже не будет…
— Может, позвать охранника?
— Какого черта?
— Он должен знать, он нам скажет!
— Ты думаешь?.. Все они одним миром мазаны. Все обожают сюрпризы устраивать!
— Даже если он ничего не скажет, мы увидим по его глазам!
— По глазам? Да ты сдурел, парень. Ни черта ты там не увидишь!
Он прав… Я поворачиваюсь на тюфяке, и цепи мои позвякивают.
Я не слышу соседа и начинаю думать, что он спит, но вдруг слышу его злой смех.
— Ну и вопросики у тебя… Это какую же дозу валидола мне надо сейчас проглотить, чтобы успокоиться!
— А мне казалось, ты не боишься смерти!
До этого Феррари никогда не позволял себе раздражаться. Но тут он подскочил, будто его шилом кольнули!
— Не произноси больше этого слова, ты понял?
Мне от него тошно! И, устыдившись этой выходки, вновь укладывается.
— Феррари, мне кажется, я что-то слышу…
Он прислушивается и покачивает головой:
— Шум? — спрашивает он.
— Да, но другой. Словно бы шум мотора…
— Ну и что, грузовик проехал по дороге…
— Нет, это снизу… Тебе не кажется, что это может быть фургон, который привозит… ну, всякие приспособления к этой машине?
Челюсти его смыкаются.
— А ведь и правда, может быть, и так. Ну и что? — лает он. — Ну и что? А? Что из этого?
Что из этого? А ничего. Ровным счетом ничего.
Я закрываю глаза и возвращаюсь к воспоминаниям.
* * *
Когда наутро я проснулся в этой дешевенькой гостинице, гадкая действительность терпеливо ждала меня в изголовье кровати. Вот и я пополнил собой неисчислимое стадо мужей-рогоносцев. Я чувствовал такую неизбывную горечь, что появилась даже мысль о самоубийстве. Это было бы легко, там, внизу, в машине, лежало мое ружье…
Однако жажда мести оказалась сильнее, и у меня вновь появилось желание жить…
Я принялся размышлять над тем, как лучше поступить. Конечно, я мог бы выследить жену и ее любовника во время свидания и прикончить их, как паршивых овец. С точки зрения уголовного кодекса, я выкрутился бы из этой, истории, да еще и с честью для себя. Но это крайнее решение меня не устраивало. Глория на какое-то время испытала бы страх — и все, смерть. Нет, это была бы слишком мягкая кара. Нужно изобрести что-нибудь похитрее. Но что? Я толком и не знал… Что-нибудь такое, что подточит ее медленно, постепенно. Мне хотелось увидеть, как она будет таять, увядать на моих глазах, словно цветок, который забывают поливать….
И тут меня озарило! Эта мысль была настолько прекрасной, что я даже обрадовался, и она принесла мне облегчение… Я хорошо запомнил номер его автомобиля. А зная номер, я смогу узнать и имя автомобилиста, любовника моей жены!
Я позвонил, не мешкая, одному из моих друзей, работавшему начальником отдела в префектуре. Поскольку было воскресенье, я застал его дома. Я попросил срочно разузнать фамилию и адрес человека, владеющего автомобилем с указанным номером. Он пообещал мне связаться с дежурным полицейского управления и попросил перезвонить через некоторое время.
Пока раскручивались колесики моего плана, я плотно позавтракал, ибо аппетит у меня не пропал. Да, горе мое было велико, я чувствовал себя глубоко несчастным, но это не отняло у меня ни сна, ни аппетита. Позавтракав, я выкурил сигарету и, не выдержав больше, позвонил другу. У того уже была вся необходимая информация. Любовника Глории (если считать, что машина, которой он пользовался, принадлежала ему) звали Ив Норман, и проживал он в доме № 16 на бульваре Инвалидов. Я лихорадочно записал все это на уголке бумажной скатерти и тепло поблагодарил моего друга-начальника.
