В общем невзрачном облике дамы особо неприятное впечатление оставлял плохо очерченный рот с вялыми губами и неровная линия желтоватых зубов. Видно представление о спасительной для многих женщин косметике давно растворилось для неё в безвозвратно ушедшей молодости и отсутствии мужского интереса.
Словно сообразив, что зашедших пассажиров уже достаточно, поезд нехотя оторвался от перрона и, набирая скорость, помчался вперед, рассекая плотный утренний туман, который рваными хлопьями то прилипал к оконным стеклам, то вновь исчезал, уносимый вихревыми воздушными потоками.
Запоздалый и по-декабрьски уныло-серый рассвет однотонной безрадостной краской закрашивал проносившиеся мимо поля и деревья, ещё недавно рядившиеся в веселые зелено-красно-желтые наряды осени.
За окном замелькали однотипные придорожные постройки, опорные матчи линий высокого напряжения и прочие безликие объекты, составляющие малопривлекательный индустриальный пейзаж.
Странная соседка напротив принялась последовательно просматривать свои многочисленные пакеты, то и дело, заговаривая со своим пекинесом, который с философским видом спокойно сидел на своем сиденье и только иногда вытягивал к окну свою длинноухую голову, стремясь разглядеть проносящиеся мимо виды.
Наконец оригинальная дама, по-видимому, утомившись от своего бесполезного занятия, решила сменить сферу деятельности и несколько раз взглянула в сторону Влада, очевидно намереваясь завязать с ним какой-то разговор, к которому он совершенно не был расположен.
И действительно, дернув пару раз головой и улыбнувшись, незнакомка, представившись Жанной, спросила Влада по-французски:
– Месье, как быстро мы доедем до центра Парижа?
– Ну вот, видишь, у тебя и собеседник появился, – первым откликнулся Виктор. – Вы тут побеседуйте, а я пройдусь по вагонам.
Затем он решительно встал и направился к лестнице, ведущей на первый этаж вагона, и немного задержавшись на спуске, повернул голову и с усмешкой посмотрел на Влада.
– Так вы из России? – оживилась беспокойная соседка, переходя на бойкую московскую скороговорку и выстраивая монолог, из которого Влад узнал, что её пекинеса зовут Снупи, а она музейный работник из Москвы, в которой всё так грязно и холодно, и где по улицам расхаживают грубые неприветливые люди. Восторженная часть её рассказа была, конечно, посвящена замечательному городу Парижу и восхитительной Франции, в которой есть всё: и культура, и история, и благополучные отзывчивые люди, некоторые из которых являются даже её близкими друзьями, и всем этим она очевидно очень гордилась.
Стараясь не перебивать свою собеседницу, Влад рассеяно слушал её, и лишь изредка из вежливости поддакивал и поддерживал её панегирические сентенции кивком головы.
– Отчего так? – невеселые мысли стали заполнять голову Влада. – Отчего так происходит, что многие из нас, оказавшись за границей, с какой-то рьяной готовностью принимаются ругать свою страну и выставлять её в карикатурном виде? И даже эта, по виду скромная и незатейливая женщина явно не из среды скороспелых российских нуворишей, и та не находит себе лучшего применения чем как с ходу, с первым встречным, начать так безапелляционно с какой-то непонятной радостью взапуски критиковать только что оставленные родные края.
Конечно, нелегко любить свою родину. Вот она здесь и сейчас, и выглядит как не прибранная с утра женщина. И на её морщинистое от тягот и забот лицо смотреть непросто, и дорогими духами она не пахнет. Но эта женщина – твоя мать. И как же просто охаивать её. Особенно издалека, не утруждаясь мыслью, что всё, что ты есть с твоими знаниями и талантами, всё, что составляет твое естество, дала тебе она, эта усталая женщина с натруженными руками, твоя родина, твоя мать. Легко и безопасно куражиться над ней, ведь она мать, она ведь никогда на тебя не обидится и не пожалуется. Она всё стерпит.
Ещё раз, улыбнувшись говорливой соседке, Влад отвернулся, давая понять, что разговор закончен, и он очень благодарен за услышанное, и перевел взгляд за окно, где все быстрее как в волшебном фонаре братьев Люмьер. Набегали друг на друга каменные постройки, заборы и железнодорожные сооружения, укрытые тугой пеленой начавшегося мелкого дождя, который у нас принято называть моросью.
